Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— Молодец, — похвалил его Орсини. Мальчик встал, — он был невысокий, темноволосый, с приятным, но не запоминающимся лицом, — и, подойдя, ласково взяв отцовскую руку, поцеловал ее. «Вам же пора на перевязку, батюшка, — сказал мальчик, — вы не опаздывайте, пожалуйста, вам этого нельзя».

— Я как раз туда и шел, — ответил герцог. «Хотел представить тебе нового телохранителя твоего».

Мальчик посмотрел на красивого, стройного мужчину, изысканно одетого, с короткой, золотистой, чуть с проседью бородкой, и протянул ему руку. «Меня зовут Джованни Орсини, рад с вами познакомиться.

— А это — синьор Маттео, — герцог похлопал мужчину по плечу. «Он тоже знает четыре языка, ходит под парусом, и прекрасно владеет шпагой и пистолетом. Ну, а я тогда пошел страдать, — герцог улыбнулся, и, закрыл дверь.

— А вы умеете извлекать квадратный корень, синьор Маттео? — озабоченно спросил ребенок.

— Нет, — широко улыбнулся мужчина. «Но с удовольствием научусь».

Часть третья Лима, весна 1584 года

Он ждал мужчину, и вздрогнул, услышав женский голос. «Простите, святой отец, ибо я согрешила», — раздалось из-за бархатной занавески. Женщина вздохнула, шурша юбками, запахло чем-то приятным, вроде апельсина, — принюхался священник, и начала говорить.

Священник сомкнул длинные, красивые пальцы и смешливо подумал, что правила не меняются — в любом городе это был кафедральный собор, первый вторник месяца, сразу после утренней мессы. Им сообщали заранее — священник даже не знал, как, и, в общем, не хотел знать.

Город ему понравился — по сравнению с Мехико, тут было тише и спокойней, с океана, — неподалеку, — дул легкий ветерок, а колониальная администрация была менее заносчива, чем те, с кем он привык иметь дело на севере.

«Провинция», — с легким вздохом подумал священник. «Семнадцать Ave Maria и пятнадцать Miserere, — сказал он женщине. Это означало — семнадцатого числа, в три часа дня.

— Хорошо, святой отец, — ответила она тихо.

— И пусть придет муж, — сердитым шепотом велел священник. «Он же работает, а не вы».

— Он болеет, — в ее голосе ему послышалось что-то похожее на смущение. Или стыд.

Когда женщина ушла, Джованни ди Амальфи еще раз вдохнул запах апельсина, и подумал, что даже не знает, как она выглядит. Так тоже было безопасней.

Бархатная занавеска заколыхалась, и он приготовился слушать следующего.

Донья Эстелла вышла из прохладного, гулкого, темного собора и сразу раскрыла зонтик — большой, тростниковый, расписанный ярким индейским узором — зеленое и красное.

Одноногий старик, дремавший в тени колонны, открыл глаза, услышав звон монеты, и смешливо сказал: «Да благословит вас Господь, прекрасная сеньора».

— Вы бы зашли, дон Родриго, — ворчливо сказала женщина, — ваше снадобье готово.

Мартовское солнце грело лицо, и донья Эстелла, закрыв глаза, вдруг улыбнулась.

— А деньги, прекрасная сеньора? — вздохнул старик. «Хоть его величество и выдает мне пенсию за ногу, что я потерял, сражаясь в войсках дона Франсиско Писарро, да благословит Господь его святую душу, — старик перекрестился, — однако ж ваш муж бесплатно никого не лечит. Ладно, я уж два десятка лет кашляю, покашляю еще, — он сплюнул в густую пыль, что покрывала городскую площадь.

— Зайдите ко мне, — наклонившись, тихо, сказала Эстелла.

— Сеньора не только прекрасна, но и добра, — вздохнул старик. «Как донья Ангелина, упокой ее Господь».

— Вы ее знали? — заинтересовалась Эстелла.

— Знал ли я любимую женщину дона Франсиско Писарро? — старик чуть усмехнулся и его когда-то красивое лицо вдруг смягчилось, стало из резкого, испещренного морщинами — мягким. «Я воевал при Лос Салинасе, там и оставил свою ногу.

— Я тогда был мальчишкой — восемнадцати лет, донья Эстелла, и донья Ангелина выходила меня, она знала индейские травы. Ну, а после смерти дона Франсиско…, - старик вдруг замолчал и посмотрел куда-то вдаль, будто и вправду видел перед собой своего командира — не мертвое тело, что лежало в мраморном саркофаге, под сводами собора, — а живого, с протянутой вверх, к небу шпагой, под сенью испанского флага.

— Вот здесь он и стоял, на этой самой площади? — вдруг спросила Эстелла.

— Стоял, и я рядом с ним, — старик вздохнул. «Тут мы и основали город, донья Эстелла, почти пятьдесят лет назад. А мне, видите, скоро восьмой десяток пойдет, зажился я…

— А ну не смейте, дон Родриго! — женщина выпрямилась и поджала губы. «Приходите за снадобьем, у меня есть хорошее вино, и ваше любимое печенье. Расскажете мне про донью Ангелину».

Старик загадочно улыбнулся и вдруг сказал: «Когда заговорщики, да гореть им в аду вечно, убивали дона Писарро, он еще успел начертить на камнях пола крест — своей кровью. И вскричал: «Где мой верный Родриго, пусть принесет мне меч!». А я был на побережье, не успел…, - старик уронил голову на грудь и замолчал.

Эстелла перекрестила его, и, спустившись вниз, раскланиваясь со знакомыми, пошла по узкой, с нависающими над дорогой балконами, улице, лавируя среди груженых мулов — был базарный день.