Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— А что за дочка у вождя остяцкого? — смешливо спросил Волк. «Красивая? Как с венцами брачными у меня не сладилось, так все равно надо мне руку женскую — вона, в избе как неуютно, не то, что у Гришки, — Волк, было, хотел выругаться, но сдержался и, посмотрев на темную, спокойную Туру, чуть вздохнул.

— Да знаешь ты ее, — рассмеялся кто-то. «То Федосья Петровна, вдова атамана Кольцо».

— Жива она, значит, — Волк подумал и налил себе еще. «Не чаял я».

— Вот тебе к ней и пристроиться, — посоветовал кто-то. «Баба она, сразу видно, горячая, ладная, а вдова — как говорится, человек мирской. Так что ты, Волк, времени не теряй».

Мужчина тяжело молчал, глядя на костер.

— К тому же, — добавил кто-то, — она уж под кем только не полежала — и под Кучумом самим, говорят, и с остяками более года болталась, так что там, Волк, дорожка протоптанная, взламывать двери не надо».

Раздался хохот, и тут же, перекрывая его, — крик боли. Волк поморщился, подув на разбитые костяшки кулака, и, наклонившись к дружиннику, что выплевывал на берег кровь изо рта, проговорил: «Ежели ты, сука, хоша что дурное еще про Федосью Петровну скажешь, я тебе язык рукой своей вырву, и съесть заставлю, понял?».

Парень испуганно кивнул головой.

— Вот и славно, — Волк поднялся и, добавив: «Тако же и со всеми остальными будет», пошел, — не поворачиваясь, не прощаясь, — вверх, в крепостцу.

Челн медленно плыл вверх по течению Туры. Ермак Тимофеевич и батюшка Никифор сидели на веслах, а Федосья ловко рулила, одновременно оглядывая берега — здесь низкие, пойменные, покрытые сочной, зеленеющей травой.

— Коров бы сюда, — вздохнула девушка. «Или хоть коз, Ермак Тимофеевич. Вон, после Покрова, сколько дружинников венчается, а у них детки народятся вскорости».

Атаман усмехнулся. «То ж, Федосья, надо чрез Большой Камень стадо гнать, дело долгое».

— Ну и погнали бы, — сердито сказала девушка. «А то, как мы тут жить собираемся? Хорошо вон, семена еще привезли. Овец надо тако же, Григорий Никитич обещал ткацкий стан начать ладить, пока из крапивы ткать можно, коли льна не посадили».

Батюшка Никифор ласково посмотрел на Федосью, и сказал: «А вы бы, Федосья Петровна, окромя стана ткацкого еще бы мне с детками-то помогли, вы ж и читать, и писать умеете, и на остяцком языке говорите, я бы взрослых учил, а вы — ребятишек».

— И помогу, — девушка поправила тонкой оленьей кожи платочек и, подняв голову, проговорила: «Лето, какое жаркое выдалось, сейчас бы дождей парочку, и рожь хорошо взойдет, озимых тут не посадишь — холодно, а яровые как раз взойти должны, к осени и с хлебом будем».

— Хорошо ты правишь, — вдруг сказал Ермак. «Батюшка научил?».

— Да, мы с ним по реке Ас спускались, там течение быстрее будет, да и глубже она, — девушка вздохнула. «Жалко, конечно, что батюшка на Тоболе не остался, на восход пошел, однако он такой — на одном месте долго сидеть не хочет».

Когда они уже шли наверх, к воротам крепостцы, Ермак, отстав, хмуро сказал Федосье: «Ты вот что, я сейчас десятков пять человек возьму, по Иртышу вниз сплаваю, к устью Вагая, там, отец твой сказал, Кучума видели. А вернусь, и опосля Успения на Москву двинемся».

— Ермак Тимофеевич! — возмущенно сказала девушка, остановившись. «Говорили об этом уже, и знаете — не поеду я. Нравится мне тут». Она посмотрел на широкую, зеленоватую Туру и еще раз добавила, — твердо: «Нравится».

— Послушай, — мягко сказал Ермак, — я ведь уйду сейчас, да и зимой меня тут не будет, зимой самая война у нас. Хоша ты и при батюшке Никифоре жить станешь, однако же, все равно — парни молодые, горячие, ты вдовеешь, а тебе ж вон только восемнадцать сравнялось. Тако же и батюшка твой велел, говорили мы с ним».

— А сие на что? — запальчиво спросила девушка, чуть вытащив из-за пояса кривой нож в кожаном чехле, с рукояткой рыбьего зуба. «Ты не думай, атаман, я свою честь защитить смогу».

— Сие спрячь, — коротко велел Ермак, — и не показывай более. И не спорь со мной, Федосья, — коли нет у тебя мужа венчанного, дак тебе при матери надо быть, а не тут болтаться, хоша, конечно, с остяками ты у меня первая помощница.

Он поднял голову и закричал: «Все ли ладно?».

— Да все хорошо, — ответили с вышки, и, посмеиваясь, добавили: «Волк вернулся, атаман».

— Господи! — Ермак перекрестился. «Тихо там у них было?».

— Да вроде миром разошлись, — дозорный перегнулся вниз, — однако же, не здороваются теперь.

Атаман усмехнулся, повернувшись к Федосье. «Василиса, что с Гришкой нашим повенчалась — то невеста Волка была. Ну, отряд его пришел, Великим Постом еще, и сказали, что Михайло в буране замерз. Вот и получилась, — он почесал в седоватой бороде, — каша. Ну, ничего, мужики взрослые, разберутся.

Девушки сидели на дворе и чистили рыбу.

— Ланки, нун кунтэ менлен? — спросила, вздохнув, Василиса.

— После Успения уезжаю, — Федосья выпотрошила большого муксуна и сказала: «Давай юколу сделаем, сейчас жарко, как раз хорошо просушится. Зимой поедите».