Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

«Кажется все-таки схватки. Скажи детям, что я плохо себя чувствую. Я запрусь в твоей спальне, не бойся, никто ничего не услышит. Если до ночи, — она втянула воздух сквозь стиснутые зубы, — ничего не случится, прокипяти свои спицы и поднимайся ко мне».

— Полли! — Мэри взяла ее за мертвенно холодные пальцы. «Не надо, я прошу тебя».

— Я решила, — женщина потерла поясницу и попросила: «Дай мне салфетку, сделаю себе кляп.

Потом, — она помедлила, — схожу к реке, и все, не заметят».

Мэри протянула ей холщовую салфетку и, сглотнув, сказала: «Я послежу за детьми, ты не бойся».

Полли только кивнула, и, развязывая платье, медленно пошла вверх по деревянной лестнице.

— А что с мамой? — озабоченно спросил Александр, когда они закончили ужин. «Ее с утра не видно, все хорошо, тетя Мэри?»

— Она немного простыла на реке, лежит, — ласково ответила женщина и подумала: «Ни звука ведь, целый день. Даже шагов не слышно, было. Господи, бедная девочка. Только бы не пришлось это делать, опасно ведь, я слышала, умирали женщины от такого. Только бы травы помогли».

— Ну идите, — сказала Мэри, когда дети убрали со стола и прочли молитву. «Идите, милые. Ты ведь принес свои «Комментарии», Александр?

Мальчик кивнул и с надеждой спросил: «А, может быть, дядя Николас все-таки выжил?».

Мэри помолчала и ласково ответила: «На все Божья воля, дорогой. Надо молиться».

— Пойдем, — Энни дернула кузена за рукав. «Почитаешь мне «Комментарии» и расскажешь о древнем Риме, мне интересно».

Мэри проводила их глазами, и, повернувшись к горшку, что висел над очагом, порывшись в сундуке, — опустила в кипящую воду железные вязальные спицы.

— Господи, — думала женщина, глядя на огонь, — ну хоть бы моя сестричка так не страдала.

Уедем в Лондон, все будет хорошо. Бедный Николас, какое у него лицо было там, в лодке, и у Полли тоже. Ах, — она, придерживая живот, опустилась за стол, и подперла голову рукой, — а я ведь тоже, — замуж вышла потому, что одиноко было, и за Энни боялась. Права Полли, лучше уж никакого отца, чем такой отец. Матушка ведь тоже — как отец умер, сама нас поднимала. А для нее и Виллема все равно — Полли их дочь, и так всегда будет».

Вода зашипела, переливаясь через край горшка, и, Мэри, вздрогнув, тяжело поднявшись, налила полную миску.

— Полли! — она неслышно постучалась в дверь, — Полли, это я, открой!

Засов поднялся и Мэри едва сдержала крик — сестра стояла на четвереньках, мотая всклокоченной, темной головой.

— Воды отошли, — промычала Полли. «Господи, больно как!»

— Слава богу, — Мэри покосилась на спицы, что лежали в миске, и, задув оплывающую свечу, чиркнув кресалом, — зажгла новую. «Простыню надо будет сжечь потом, в очаге, — подумала женщина, убирая окровавленную, промокшую ткань.

— К стене прислонись, я посмотрю тебя, — она, охнув, — ребенок ворочался, — подняла Полли и опустилась на колени.

— Что там? — кусая салфетку, тяжело дыша, спросила Полли.

— Родишь уже скоро, потерпи, весь день ведь терпела, — Мэри вымыла руки в миске и ощупала живот сестры. «Маленький очень, жить не будет».

— Тужит, — Полли широко развела ноги и оперлась о бревенчатую стену. «Сильно очень!»

— Ну так давай, — сестра потормошила ее и подставила обернутые салфеткой руки.

Хлынул поток крови, в комнате остро запахло мочой, и Мэри, отшатнувшись, похолодевшими губами, спросила: «Что это?».

Полли обернулась, и прошептала: «Убери, убери, я прошу тебя, заверни в салфетку, я не хочу это видеть!».

Мэри взяла нож, и, перерезав мертвую, неподвижную пуповину, все еще не в силах отвести глаз от того, что лежало на ее руках, непонятно зачем, сказала: «Девочка».

Полли наклонилась и заплакала, заталкивая себе в рот холщовую салфетку.

Сестра медленно, осторожно положила то, что родилось, на пол, и сказала: «На рассвете пойду к реке, засуну под платье, никто и не заметит, с моим животом. Давай, родим детское место, я приберу все и дам тебе отвар — заснешь. И грудь перевяжу».

Полли все рыдала — беззвучно, вцепившись руками себе в волосы, и Мэри услышала, как она шепчет: «Наготы сестры твоей, дочери отца твоего или дочери матери твоей, родившейся в доме или вне дома, не открывай наготы их».

Мэри взглянула на то, что лежало в салфетке, и медленно сказала: «Господи, ну не наказывай ты нас более, прошу тебя».

Сестра вцепилась в ее руку, и Мэри, вздохнув, перекрестив ее сгорбленную, трясущуюся спину, — опять встала на колени.

— За водой, миссис Мэри? — спросили ее с дозорной вышки. Женщина подняла голову, и, стерев с лица капли беспрестанно льющего, холодного дождя, — кивнула.

Мужчина помялся, и, спускаясь по узкой деревянной лестнице вниз, открывая ей калитку в больших, тяжелых воротах, сказал: «Нам всем очень жаль, ну, насчет его преподобия, и капитана Кроу. Может, хоть тела найдут…

— Спасибо, мистер Уильямс, — тихо ответила Мэри, и, закутавшись в грубый, коричневый плащ, подхватив ведра, — пошла по осклизлым бревнам дорожки вниз, к бурлящей, несущей в море стволы деревьев, реке.