Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Пожарский огладил бороду: «Кузьма Семенович, не дай Господь, ежели прознает он — тогда и меня, и вас на погост тем же днем снесут. Не такой человек Федор Петрович, чтобы сие прощать, уж поверьте мне. Посему в тайности наше дело хранить надо».

— Да это понятно, — Минин кивнул на закрытые ставни. «А как обделать — ну, вот вернутся они, я выберу время, как никого в избе не будет, и дам ей сего снадобья выпить. Никто меня и не увидит, а она, — староста усмехнулся, — уж точно ничего не расскажет».

— Думаете? — Пожарский хмыкнул. «Вы ж говорили, что у церкви Ильи Пророка она там пела что-то, мол, Господь наше воинство благословит».

— Все знают, что юродивая она, Дмитрий Михайлович, — Минин аж привстал с лавки, — никто и слушать ее не будет, — что она там болтает.

Половицы за перегородкой заскрипели, и они услышали веселый, низкий мужской голос: «А бояре у нас прячутся, Лизавета Петровна. Ну да ничего, сейчас мы их найдем, поздороваться-то надо!»

Минин едва успел спрятать холщовый мешочек, как в дверь постучали.

— Федор Петрович! — сказал князь Пожарский, пропуская его в горницу. «Быстро же вы обернулись!»

— Да, — Федор усмехнулся, — ну вот, бояре, жена моя, Лизавета Петровна, прошу любить и жаловать. Ну да видели вы ее уже.

Маленькая, изящная женщина в шелковом сарафане, весело блеснув жемчужными, ровными зубами, поклонилась и сказала: «Князь Дмитрий Михайлович, Кузьма Семенович, милости прошу к нам сегодня вечером. Федор Петрович поохотился по дороге, мы уж вас угостим — по-царски».

В горнице наступило молчание, и Пожарский, наконец, ответил: «Спасибо, Лизавета Петровна, мы с радостью. А что за чудотворная икона была, ну, к коей ездили вы?»

— О, — каштановая бровь поднялась вверх, — далеко сей скит, в лесах, Дмитрий Михайлович, так запросто — и не найдешь. Но Федор Петрович знает, — женщина чуть улыбнулась алыми, красивыми губами.

— Ну все, — Федор рассмеялся, — я сейчас Лизавету Петровну к деткам провожу, а нам с вами посидеть надо, бояре, подумать — в кои города еще грамотцы посылать, и каким путем ополчение на Москву пойдет. Да я и вернусь сейчас, — он пропустил жену вперед, и Пожарский, посмотрев им вслед, подождав, пока дверь закроется, хмуро сказал: «Убрал сие? Вот пойди теперь, и выброси в Почайну, с глаз долой».

Минин вздохнул, и, покрутив головой, пробормотал: «И что там за скит такой, всю жизнь в Заволжье живу, — и не слышал о нем. Что с царем теперь делать будем, Дмитрий Михайлович? Разве что только сын Филарета патриарха, мальчишка этот?»

— Оно и хорошо, что мальчишка, — хохотнул Пожарский. «Что, думаете, Кузьма Семенович, — коли Федор Петрович на престол бы сел — им бы вертеть удалось?»

Минин на мгновение представил себе огромные, сильные руки, холодные, голубые глаза и тихо ответил: «Нет, конечно».

— Ну вот, — заключил Пожарский, — может, оно и к лучшему — что так все сложилось, Кузьма Семенович.

— Марья, не вертись! — сказал Степа строго, пристроив на колено лист бумаги. «Сиди ровно!»

— Скучно же, — пожаловалась девочка, возя по крыльцу какой-то палочкой.

— Вот читать научишься, — Степа стал прорисовывать простой, синий сарафан, — и сразу веселее станет. Как закончу, пойдем, первую кафизму Псалтыря у тебя спрошу, и за вторую уже садиться надо. Ты бойкая, вон, азбуку как быстро выучила. Ну да ты поешь хорошо, и вон, сказок, сколько знаешь — тебе легко будет.

Марья вдруг выронила палочку. Она изумленно проговорила: «Степа! Смотри! Батюшка от земской избы идет, и матушка с ним. Они разговаривают!»

Степан отложил бумагу и вдруг, закричав: «Матушка! Милая! — со всех ног рванулся через кремлевский двор. Марья побежала вслед за ним.

— Матушка! — Степа влетел в ее объятья — от матери пахло лесом, травами и еще чем-то, — спокойным, сладким, как в детстве, когда она крестила детей на ночь и подкладывала под щеку Степы свою ладонь. Он так и засыпал — уткнувшись в нее губами, чуть причмокивая.

— Матушка! — Марья обнимала ее, и Лиза, присев, смеясь, захватив руками обеих детей, сказала сквозь слезы: «Все хорошо, милые мои, все хорошо. Господи, да как вы выросли!

Марьюшка, надо тебе будет сарафанов пошить, вон, этот уже и короткий».

— Да я сама могу, — Марья нежилась под рукой матери. «Я все умею, матушка — и шить, и готовить тако же».

— Умеешь, — Лиза пощекотала ее и подумала: «Господи, я ж ее совсем дитятей помню, молоком еще от нее пахло, а тут — и девочка уже. На меня похожа, как Степушка — оба роста небольшого будут».

— Только все равно, — сказала Лиза вслух, — я же мама твоя, мне только в радость за вами ухаживать, детки мои милые. Ну, пойдемте, — она обернулась к Федору, — а батюшка из возка птицы принесет, уже и готовить надо начинать, а то у нас гости сегодня. А мы потом, — она погладила детей по головам, — на базар сходим, и по дороге к Пете на стрельбище заглянем, и к Илюше — в бани.

— Принесу, — тихо сказал Федор, чуть касаясь руки жены. «Сейчас все принесу, милые мои, вы идите».