Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Умерла она от того, что пьяной поскользнулась в луже навоза и разбила себе затылок о булыжники, — сварливо сказал старик, — но, в общем, ты недалек от истины. Когда будешь вскрывать эмбрион, не забудь сверяться с моим трудом De formato foetu. Пойдем, Уильям, — он вымыл руки в тазу, — нам там обед накрыли, у меня в кабинете.

— Я, — сказал Гарвей старику, почти неслышно, когда они уже выходили из высоких дверей зала, — всегда придерживался того мнения, что женатый врач никогда не сможет стать истинным ученым. А у них, — он махнул рукой в сторону анатомического театра, — неженатых не бывает. Вот посмотрите на себя, на меня…

— На тебя, — Фабриций остановился и усмехнулся, вздернув изящную, седую голову вверх, — мне смотреть нечего, тебе тридцать шесть, ты юнец еще. А я, — он толкнул дверь кабинета с медной, искусной гравировки табличкой: «Dr Hieronymi Fabricius» — сейчас допишу: «Opera chirurgicа», и уйду в отставку. Адриан меня сменит, ван ден Шпигель. А этот, — он вздохнул и осмотрел накрытый стол, — у него невеста есть, в Амстердаме. Через четыре года женятся.

— Двадцать три ему будет, — хмыкнул Гарвей, отодвигая кресло для своего наставника. «Хотя Иосиф Мендес де Кардозо и выпустил книгу, но все равно — он усмехнулся, — это практический труд. Что еще от него ожидать, он принимает роды и лечит колики у младенцев? И этот тоже — станет обычным врачом».

Старик разлил рубиновое вино в серебряные бокалы, и, взяв свой в крепкую, уверенную руку, сказал: «Медицина, дорогой мой Уильям, как раз и держится — на обычных врачах. А мальчик этот, — Фабриций вдруг нежно, ласково улыбнулся, — у него столько за спиной, что я бы ему и сейчас диплом выдал, да не могу. Ну, давай, — он кивнул на большое блюдо с мясом, — после обеда займемся трахеотомией, я тут кое-что новое придумал.

Гарвей вдруг замер и сказал: «Я тоже. Помните, то письмо о системе кровообращения, что я вам посылал?»

— Наши косные и тупологовые ученые, — Фабриций точными, изящными движениями резал мясо, — тебя распнут, Уильям. Гален же сказал — кровь образуется в печени из пищи и движется по венам в органы. А кто ты такой, — старик лукаво улыбнулся, — чтобы спорить с Галеном?

— Гарвей, — сказал англичанин, вскинув упрямый, твердый подбородок, — Уильям Гарвей.

— Овцу я тебе дам, — после долгого молчания заметил старик. «Живую. Покажешь мне все. И возьмем юношу Горовица в подручные, он умеет держать язык за зубами, не зря, — старик расхохотался, — он лекарем при бандитах состоял. Он уезжает сегодня, так что ешь быстрее и пойдем».

— Я только начал, — подумал Гарвей и улыбнулся — Фабриций сидел, прикрыв морщинистые веки, постукивая длинными пальцами по столу, и, вдруг, сорвавшись с места, принеся тетрадь и чернильницу, пробормотал: «Ненавижу терять время».

Он начертил, — Гарвей искоса взглянул на лист, — схему вертикальной трахеотомии, и, захлопнув тетрадь, поторопил его: «Все, тебе еще практиковаться в этом надо, никто, кроме меня, в Европе такого делать не умеет».

Элияху поднял голову от своих записей, и, чуть покраснев, сказал: «Я все разложил и зарисовал, вот».

— Иди, поешь, — велел Фабриций, — а потом приведи сюда живую овцу, рынок еще не разъехался. Деньги у меня в кабинете лежат, ты знаешь, где.

— Овцу? — непонимающе спросил Элияху, вытирая руки.

— Животное, — сочно сказал Фабриций, берясь за тончайший стальной нож. «С копытами, и шерстью. Оно блеет. Сторожам скажешь, что я разрешил. И быстро, за тобой же на закате родня заезжает, теперь только в сентябре увидимся».

— Конечно, — закивал юноша, и, сняв передник, — выбежал из театра.

— Бери эмбрион, — скомандовал Фабриций, зажав в зубах серебряную трубочку, — с детьми — всегда сложнее.

Гарвей уложил выпотрошенный трупик удобнее, и, не отрывая глаз от рук учителя, вдруг подумал: «Я все ему докажу. Докажу, что кровь в теле постоянно циркулирует по сосудам. И пусть потом смеются. Я знаю, что я прав».

Элияху сидел у мраморного пьедестала статуи кондотьера Гаттамелатты. В базилике Иль Санто били к вечерне, над площадью разливались лучи заходящего солнца. Он подпер подбородок кулаком, и, глядя на заполненную студентами площадь, вдруг подумал:

«Хорошо, что Фабриций разрешил рассказать дяде Иосифу об этом опыте с овцой. Значит, Гален был неправ, и Аристотель тоже».

Юноша порылся в своей старой, потрепанной кожаной суме, и, достав пачку конвертов, перетянутых бечевкой, развернул письмо.

Она заговорила с ним — маленькая, прямая, с гордо откинутой назад головой.