Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Началось, — сладко протянул Татищев, доставая саблю. Федор тоже вынул свой клинок, ворота рухнули, и Воронцов-Вельяминов увидел, как топчут люди трупы немцев. Один, было, попытался убежать, но его притащили, за волосы обратно к воротам, и, сорвав одежду — пригвоздили деревянным колом к доскам.

Жеребец Шуйского наступил копытами на голову немца, раздался треск, и князь, не обернувшись, держа в одной руке меч, а в другой — наперсный крест, — поехал к Успенскому собору. Трупы отшвырнули ко рву под стенами Кремля, и толпа, выкрикивая ругательства, — повалила за ним.

Федор еще успел услышать низкий, призывный крик откуда-то с Ильинки: «Сейчас живьем на куски порвем!». Шуйский спешился на вымощенном булыжником кремлевском дворе, и, приложившись к иконе Божьей Матери, рассмеявшись, огладив темную бороду, заорал:

«Бить еретика насмерть!».

Толпа, улюлюкая, подняв вилы и колья, бросилась к входу в новый, деревянный царский дворец.

Марина оглядела опочивальню, и дрожащими пальцами подергала золотой крестик на шее.

«Сейчас его убьют, и я стану вдовствующей государыней, — подумала девушка. «Ненадолго.

Надо будет потом выйти к толпе и увещевать их, правильно я с утра сделала, что по-русски оделась».

Она подошла к зеркалу и поправила тяжелую, серого бархата, расшитую жемчугом и серебром кику. «Меня венчали на царство, — твердо напомнила себе Марина. «Я ношу московскую корону и так будет всегда».

Муж заглянул в дверь и, выругавшись сквозь зубы по-польски, сказал: «Ничего не бойся, это просто пьяная толпа, сейчас я им кину золото, и они разойдутся».

Марина, прижавшись к стене, кинула взгляд вниз, — немецкие алебардщики стояли, выставив пики вперед, но кто-то сзади, из толпы, стал кидать камни, и всю площадь покрыл надсадный крик: «Руби их!»

Толпа полезла на крыльцо, и девушка заметила на дворе стаю бродячих собак, что грызлась из-за свежих кусков мяса. Вороны, каркая, слетались вниз, на серые, окровавленные булыжники.

Басманов растворил ставни и обернулся к Дмитрию: «Попробую их увещевать».

Воевода высунулся наружу и громко сказал: «Православные! Вы достаточно пошумели, хватит убивать невинных, расходитесь по домам!»

— Выдавай нам своего вора, — издевательски велели с крыльца, — тогда и поговорим!

— Я сейчас к ним спущусь, — вздохнул Басманов, — а вы, государь, — идите к царице, успокойте ее.

— Где мой меч? — сквозь зубы спросил Дмитрий, и, выругавшись, — вырвал алебарду у охранника, что стоял на лестнице.

— Меня так просто не убьешь, — он презрительно выпятил губу, и подтолкнул Басманова:

«Идите».

Дверь медленно открылась, толпа отхлынула, и Федор услышал жалобный голос воеводы:

«Православные!»

Татищев сплюнул и, спешившись, вразвалочку, взошел на крыльцо. Басманов стал, пятясь, отступать, толпа заревела: «На кол его!», и Татищев, засучив рукав поношенного кафтана, одним ударом кулака сломал ему нос.

Воронцов-Вельяминов, пройдя сквозь расступающихся людей, взяв кричащего, хватающегося за кровавую кашу лица, Басманова, поставил его на колени.

— Спасибо, Федор Петрович, так и держите его, — попросил Татищев и стал медленно перепиливать Басманову горло. Кровь потоком хлынула на крыльцо и толпа возбужденно воя, стала выкрикивать: «Смерть еретику!»

Дмитрий услышал, как опускается засов на двери опочивальни и, выглянув в окно. Труп Басманова, — с раздавленной, расколотой головой, был втоптан в пыль на дворе. Толпа ломала двери дворца.

— Если побежать по галерее, — спокойно подумал Дмитрий, — то можно спастись. Дворец не достроен, там леса, спущусь по ним, затеряюсь в толпе и уйду в Коломенское. Там Болотников, поможет. Ничего, еще погуляем, — он отбросил алебарду, и, услышав, как рухнули двери крыльца, — бросился бежать.

— Так, — обернулся Шуйский к Воронцову-Вельяминову, когда толпа хлынула во дворец, — ты, Федор Петрович, иди, присмотри, чтобы с государыней, — Шуйский издевательски усмехнулся, — ничего невместного не сделали, а то потом хлопот с выкупом не оберешься. А ты, Михайло Никитич, найди ее отца. Как вместе они будут — в Разбойный приказ их отвезите, в подвал, пусть там пока сидят.

С Житного Двора, где были кремлевские амбары, донесся восторженный крик: «Он живой, сука! Спрыгнул с лесов, грудь себе разворотил, руку сломал, — но живой!»

— Подождет государыня, не денется никуда, Василий Иванович, — рассмеялся Воронцов-Вельяминов. «Пойдемте, истребим это отродье раз и навсегда».

Вокруг стонущего человека стояла возбужденная толпа. Кто-то, выматерившись, крикнул:

«Кончать его, суку!»

— Водой облили, государь, — обращаясь к Шуйскому, услужливо сказал кто-то из стрельцов.

Дмитрий кричал, закусив посиневшие губы: «Больно! Больно как! Я сын царя Ивана, оставьте меня! Я его сын!»

— А инокиня же Марфа тут, неподалеку, — задумчиво проговорил Шуйский, — она же из Новодевичьего в Вознесенский монастырь днями перебралась, ну-ка, сбегайте кто-нибудь к ней, через площадь, спросите, это ли ее сын.

— Василий Иванович, — еле слышно сказал ему на ухо Татищев, — сами же знаете…