Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

— Буду, — она раскинула руки, шаль забилась на ветру, и Нику показалось, — на одно мгновение, что она — будто перелетная птица, что, стоя на скале, распахнув крылья, — готова броситься в пропасть.

Белые паруса заполоскали под сильным порывом ветра, волна ударила в борт «Независимости», — и Полли, смеясь, подставила ему пахнущие солью и цветами, темно-красные губы.

Эпилог Тула, 9-10 октября 1607 года

В избе было промозгло и сыро. Федор потянулся, и, открыв глаза, увидел в неверном свете раннего утра рыжий затылок сына. Петя спал, укрывшись грязным, прожженным кафтаном, уткнув голову в сгиб руки. «Не буду поднимать, — решил Федор. «Четырнадцать лет, в седле, и с мечом который день, — пусть отдохнет мальчик».

За ставнями был слышно ржание коней, скрип колес и чей-то мат — войско потихоньку просыпалось. Он пошарил рукой рядом с лавкой, и, опираясь на локоть, отхлебнул кваса. — Четвертый месяц мы тут, — усмехнулся про себя Воронцов-Вельяминов. «На совесть итальянцы здешний кремль построили, ничего не скажешь. Сколько ядер мы потратили, а все равно — стоит. Ну да ладно, опосля завтрашнего дня — не будет более».

Мужчина поднялся, и, закинув руки за голову, потянувшись мощным телом, — сладко зевнул.

Одевшись, перекрестившись на образа, он вышел на двор, — лил бесконечный, мелкий, осенний дождь, — и, окунув рыжую голову в чан с ледяной водой, вытерев лицо, сказал:

«Хорошо!»

— Федор Петрович! — крикнули с улицы. Кровный, гнедой жеребец танцевал под боярским сыном Кравковым. «Они там, в Кремле ночью зашевелились, пойдемте, посмотрим, что такое!».

— Сейчас, — Федор вернулся в избу и, отодвинув пестрядинную занавеску, сказал: «Государь, я к Тайницкой башне, вроде задвигался Иван Исаевич сотоварищи. Вы потом подходите, хорошо?»

Шуйский открыл один карий, покрасневший, смертельно усталый глаз, и велел: «На плотину отправь кого-нибудь, там еще десять сотен мешков должны подвезти, как ты вчера велел, Михаил Васильевич этим занимается».

— Петр пойдет, — Воронцов-Вельяминов коротко поклонился, и, погладив сына по голове, шепнул: «Петька, давай, просыпайся, дуй на плотину, проследи там — чтобы все в порядке было. И Михайлу Скопина-Шуйского смени, пусть хоша поспит немного, он там с вечера еще».

Сын кивнул, и, вскочив, стал одеваться. «Вы там осторожней, батюшка, — сказал он, когда Федор, пригнув голову, уже выходил в сени.

Мужчина обернулся, и, усмехнувшись, сказал: «Раз уж меня, Петр, под Кромами, Ельцом, и Москвой не ранило, так уж тут — вряд ли, у этих и ядер не осталось уже, только пищали. А ты тако же, — велел он, — не лезь на рожон».

Петя распахнул ставни, и увидел, как отец садится на огромного, вороного жеребца. Он украдкой перекрестил мощную спину и пробормотал: «Хорошо, что Степа в Андрониковом монастыре, там хоша безопасно».

Копыта жеребца разъезжались в жирной, черной грязи. Плотина — огромная, с полверсты длиной, перегораживала Упу, равнина была залита водой, — по горло человеку, и Федор, с высоты своего роста, увидел в темной, стоячей реке вздутые, посиневшие трупы.

— Сие те, с виселиц, что ли? — спросил он Кравкова. «Государь же велел — не снимать их, пока костей одних не останется».

Кравков ухмыльнулся: «Нет, Федор Петрович, те висят, как и положено им, — он показал себе за спину.

Федор обернулся и увидел на правом берегу реки, на сухом, высоком холме неподалеку от лагеря тучу воронья. «Два десятка той неделей вздернули, да, — вспомнил он, — тех, что из Кремля пытались выбраться, и тех, что Болотников разговаривать заслал. Петька тоже вешал».

— Это они, — показал Кравков на мокнущие под бесконечным дождем белые стены тульского кремля, разбитые артиллерией царского войска, — своих мертвых выбрасывают. Ну, по тому ходу в Тайницкой башне.

— Ну, посмотрим, что они на этот раз выбрасывать собрались, — процедил Федор, и, окинув зорким взглядом плотину, крикнул: «Михайло!».

Скопин-Шуйский, — невысокий, легкий, на белом, изящном жеребце, — спустился на правый берег. Подняв голову, преданно глядя на боярина, он сказал: «Мешки все привезли, Федор Петрович, будем класть в те места, что вы вчера велели».

— Ты езжай, поспи, — сварливо велел Федор юноше, — сейчас мой Петька сюда явится, а, впрочем, вот и он. Покажи ему тут все, он сделает. Поехали, Иван, — Воронцов-Вельяминов пришпорил коня, — они тут сами справятся.

Он оглянулся, и увидел, как Петька, — на сером, в яблоках, коне, весело сказал что-то Михайле. Тот расхохотался и Федор подумал: «Вот Михайло и вправду — воин. Двадцать один год, а уже Болотникова под Калугой разбил. И Петька тоже.

— А я, — он на мгновение улыбнулся, — смотрю на Кремль, и думаю — такую красоту рушим.

Здесь тоже ласточкины хвосты, как в Москве, и фланговый обстрел они отлично придумали, башни далеко за линию стен вынесли. Как возьмем город, надо будет в пороховую башню наведаться, я слышал, там потолок на итальянский манер сделан, сферой. Все зарисую».

Федор, было, хотел потянуться за угольком и бумагой, но вовремя вспомнив, что он в седле — только чуть рассмеялся.