Вельяминовы. Начало пути. Книга 3

Ксения Борисовна Годунова подняла заплаканные, темные, красивые глаза, и, всхлипнув, перекрестившись, сказала: «Как же это будет-то теперь, матушка?».

Вдовствующая государыня, Марья Григорьевна Скуратова-Бельская, потрещала сухими пальцами, и, посмотрев на бледное лицо Ксении, проговорила: «А ты молись, дабы батюшка твой, Борис Федорович, в небесных чертогах упокоился, и дабы Господь мудрость твоему брату даровал — страной управлять».

Женщина пробежала рукой по алмазным пуговицам опашеня, и, поправив вдовий плат, подойдя к раскрытым ставням, посмотрела на пустой кремлевский двор.

— Как быстро, — подумала вдовствующая государыня. «С утра плохо себя почувствовал, потом кровь у него из носа пошла, а после обедни и преставился уже. Ах, Борис, Борис, на шестой десяток едва перевалил, и вот — нет тебя больше. А Федор ребенок еще, шестнадцати нет. И самозванец этот подметные письма рассылает, неровен, час, на Москву двинется».

Она перекрестилась и вздрогнула — низкая, изукрашенная золотом, резная дверь отворилась, и в палаты шагнул, пригнув голову, троюродный брат царя, Семен Никитич Годунов.

— Правое ухо царя, — кисло подумала Марья Григорьевна. «Борису он, конечно, предан был, а вот останется ли, верен сыну его?».

Семен Никитич оглядел женщин и коротко сказал: «Москва присягнула на верность царю Федору Борисовичу, вам, государыня Марья Григорьевна, и вам, царевна Ксения Борисовна».

Ксения, встав, — была она высокая, тонкая, с убранными под плат длинными, черными косами, — положила семипоклонный начал у икон.

— Государыня, — Семен Никитич указал глазами на боковую светелку.

— Иди, Ксеньюшка, — вздохнула Марья Григорьевна, — там Марья Петровна с дочкой, почитайте Евангелие за упокой души Бориса Федоровича.

Семен Годунов проводил девушку глазами, и, подойдя совсем близко к государыне, жестко спросил: «Вы зачем, из Лавры вернулись?».

Марья Григорьевна ахнула: «Так муж мой преставился, Семен Никитич, где ж это видано, чтобы вдова царя на похоронах слезы не лила?».

— Полили бы и обратно уехали, — Годунов подошел к окну. «А лучше бы, — губы боярина чуть искривились, — в Ярославль бы отправились, али на реку Шексну. Подальше отсюда, в общем».

— Вы же сказали, Семен Никитич, — темная бровь поднялась вверх, — что Москва нам на верность присягнула, так чего тут, — Марья Григорьевна обвела рукой палаты, — нам бояться?

Годунов раздул ноздри, и, сдерживаясь, тихо сказал:

— Как будто вы москвичей не знаете, государыня. Они ж как девка срамная, уж простите такие мои слова, — под того ложатся, кто сильнее, и у кого золота больше. Если там, — он указал на Красную площадь, — в набат забьют, и крови Годуновых возжаждут, — я вас, Марья Григорьевна, не защищу. Сами знаете, батюшку вашего, Григория Лукьяновича, не зря Малютой прозвали — не любили его на Москве. Да и вас не привечают.

Красивые губы Марьи Григорьевны изогнулись в презрительной усмешке:

— Никуда я от сына своего, законного царя Федора Борисовича, не уеду. Тако же и дочь моя.

А защитников у нас достанет, и без вашей помощи, Семен Никитич.

— Ну, смотрите, — Годунов, было, хотел выругаться, но остановил себя.

— Господи, ну и дура! — подумал он, кланяясь, выходя в темный, низкий коридор. «Ладно, сейчас Федор Петрович из-под Кром вернется, расскажет, что там с войсками. И так уже — говорят, что Болотников этот под самой Москвой бродит, а может, уже и в городе давно. Вот Федор Петрович умный человек — как царь преставился, сразу семью в ярославские вотчины отвез, от греха подальше».

— А муж ваш где, Марья Петровна? — спросила царевна, когда Аннушка прервалась, чтобы перелистать страницу Евангелия.

Леди Мэри Пули, вздохнула и поправила бархатную, простую кику: «С вашим братом, Ксения Борисовна, как батюшка ваш и велел».

Тонкая, маленькая, унизанная кольцами рука женщины, легла на длинные пальцы царевны, лазоревые глаза блеснули, и Марья Петровна тихо проговорила: «Вы не бойтесь, Ксения Борисовна, я, как при вас была все это время, так и останусь, не брошу вас».

Аннушка подняла серые, отцовские глаза и тихо спросила: «Дальше читать, ваше высочество?».

— Да ты и устала, бедная, — Ксения ласково потрепала ее по льняным косам. «Давай, вышивание принеси мое, а матушка продолжит, хорошо?».

Мэри приняла от дочери Евангелие и вдруг вспомнила, как ночью, после похорон Годунова, Роберт сказал ей: «Собирайся. Теодор семью на Волгу отправляет, с ними там будете, пока тут все закончится».

Мэри приподнялась на локте и твердо ответила: «Даже с места не сдвинусь, и не думай. Кто-то должен быть при Ксении, а ты этого делать не сможешь. И Энни без нас никуда не поедет, сам знаешь».

— Это точно, — вздохнул Роберт, и, обняв жену, поцеловав ее куда-то за ухо, внезапно рассмеялся: «Ты упрямая, я упрямый, ну какая еще у нас дочка могла получиться?».

— Вы, Марья Петровна, — потом ласково сказала Ксения, — поднимайтесь с Аннушкой в те палаты, что я вам показывала, царь Федор Борисович велел их вам выделить, чтобы и вы, и Роман Михайлович, всегда рядом были, мало ли что.