Вельяминовы. Время бури. Книга 2

– Констанца с нами играла, и Питер… – девушка всхлипнула, – надо встать и уйти. Зачем я здесь? Они все видели газету. Папа видел, Маленький Джон… – у Тони тогда было темно-синее платьице, и большая, красивая кукла. Отец привез игрушку из Франции.

– Констанца читала, в три года… – девушка засунула руки в карманы пальто, – она с книжкой сидела. А я с куклами занималась… – Тони утром приехала из Дувра.

Добравшись из Барселоны во Францию, девушка себя плохо почувствовала. У нее началось кровотечение. Доктор в Бордо, запретил ей путешествовать. Тони не хотела потерять ребенка. Сняв комнатку в пансионе, она почти три месяца провела в кровати. Девушка выходила только в лавку на углу, за провизией. Она писала, каждый день, и думала о Виллеме. Тони была уверена, что он послал весточку родителям. Она хотела найти Виллема, когда дитя появится на свет.

– Он меня не оттолкнет, – Тони лежала в постели, слушая сырой, атлантический ветер, за окном, – Виллем меня любит. У нас родится ребенок, все будет хорошо… – к четвертому месяцу Тони стало легче, тошнота прекратилась. Врач разрешил ей поехать дальше. Тони добралась до Кале, не заглядывая в Париж. Ей не хотелось попадаться на глаза кузенам.

– Домой, – Тони стояла на палубе парома, уткнув нос в шарф, – я приеду домой, папа меня увидит. Он обрадуется, обязательно. Скажу, что была замужем, что мой муж погиб, на войне… – на станции Лондонский Мост Тони заметила афишки газетчиков.

Купив Daily Mail, девушка спряталась в дамской комнате вокзала. Ее вырвало, в первый раз за две недели. Тони заплакала:

– Что папа обо мне подумает… – ей казалось, что прохожие, на улице, внимательно ее разглядывают. Тони пошла в кино, на дневной сеанс, не понимая, какой фильм смотрит. Она перекусила в неприметной забегаловке, в Сохо:

– Я не могу, не могу, – повторяла девушка, – у меня есть деньги. Надо уехать, в провинцию, где меня никто не знает, дождаться родов… – ноги сами привели ее на Ганновер-сквер. Она, было, думала, позвонить в дверь особняка. Появился брат, приехала Констанца. Тони не решилась подойти к дому.

Услышав звук подъезжающей машины, она пошла к ограде. Отец стоял на тротуаре, в куртке, которую Тони помнила с детства:

– Папа на охоту в ней ездил… – у него было хмурое, усталое лицо, на светлые, непокрытые волосы, падали снежинки, – он меня не видит… – Джон прищурился.

Он рванулся к воротам ограды, не видя, куда бежит. Тони выронила саквояж на дорожку. Папа был рядом. От него пахло дымом костра, и хорошим табаком. Он спрятал ее в своих руках, Тони разрыдалась: «Папочка, милый, прости меня, прости…»

Джон шептал:

– Доченька, не надо, не надо. Я здесь, я с тобой. Ты дома, все будет хорошо… – он целовал мокрые щеки, укрывая дочь от ветра, гладя ее по голове:

– Все будет хорошо, девочка моя, доченька… – Тони уткнулась лицом ему в плечо:

– Папа… я жду ребенка… Прости меня, пожалуйста, прости… – отец обнимал ее, Тони позволила себе выдохнуть.

– Господи, велика милость твоя, – Джон слышал, как стучит сердце Тони, – дай мне увидеть дитя. Увижу, – велел себе герцог. Он осторожно повел дочь домой.

Пролог Рим, март 1938

За окном кабинета, в полуденном солнце, блистал купол собора Святого Петра. Птицы кружились в синем, ярком, без единого облачка небе. Дверь на кованый балкон открыли. Теплый ветер колыхал шелковые портьеры. Золотистые лучи лежали на гладком, начищенном паркете. Пахло воском, ладаном, и хорошим кофе.

Серебряный сервиз принес в комнату незаметный монах, в черной рясе. Поставив на мозаичный столик поднос, он прошелестел: «Ваше высокопреосвященство». К кофе полагались крохотные марципаны и засахаренные фиалки. В серебряной вазе стоял букет цветущих мимоз.

Кардиналу-камерленгу папского престола, монсиньору Эудженио Пачелли, по должности, полагалось носить черную рясу, с алой отделкой, но государственный секретарь Ватикана был в простом, черном наряде, со снежно-белым воротничком. Знаменитые, скромные очки в стальной оправе он, немного криво, нацепил на нос.

Пачелли, затягиваясь сигаретой, просматривал бумаги, в невидной папке, с картонной, темной обложкой, без ярлычка. Второй священник, в рясе иезуитов, с металлическим, наперсным крестом, сидел, сцепив длинные, сухие пальцы. Он коротко стриг седые, цвета перца с солью волосы. Кофе он пил без сахара, папиросы курил самые дешевые:

– Папа и года не протянет, – генерал ордена иезуитов, Влодзимеж Ледуховский, исподтишка разглядывал Пачелли, – он два сердечных приступа перенес. Его едва откачали. Конклав выберет Пачелли, несомненно. Только он, с дипломатическими способностями, сможет сохранить церковь, провести через будущие испытания… – Пачелли отложил бумаги, подняв бровь:

– И? Вольдемар, – кардинал-камерленг, все сорок лет знакомства, упорно называл Ледуховского именно так, хотя Пачелли говорил на польском языке, – я не понимаю, зачем ты мне принес такое… – кардинал, одним пальцем, подтолкнул папку в направлении генерала ордена. Пачелли поднялся, махнув рукой: «Сиди». Ледуховский смотрел на прямую, совсем не старческую спину: