Вельяминовы. Время бури. Книга 4

Курицы расхаживали по двору, поклевывая траву, сторонясь колес мотоцикла. Машину прислонили к деревянной стене сарая. Над лужайкой, уходящей к лесу, висела легкая, белая дымка. Едва рассвело. Поперек двора протянули веревки. Постельное белье и одежду сняли, аккуратно сложив, на лавку, рядом с задней дверью. Из распахнутого проема тянуло кофе и жареным хлебом. Курица остановилась у каменного порога. Сквозь треск дров, в камине, и звуки бурлящей в чайнике воды слышался красивый, высокий тенор:

– Tu sei dell’anno la giovinezza tu del mondo sei la vaghezza… – пение сменилось веселым свистом. На крепком, прошлого века столе, блестел медный кофейник. Мишель аккуратно поставил на поднос грубые, фаянсовые тарелки. На ферме месье Ланнуа не водилось электричества, или газа. Воду брали из колодца, дрова приносили из леса. В старинном, времен восстания в Вандее, камине, висели цепи, для котла и большого, неуклюжего чайника.

Договорившись о венчании, в обители, Мишель заехал к фермеру, чтобы оставить мотоцикл. Он не предполагал, что мадам и месье Ланнуа собираются на выходные в Ренн, к сыну. Выведя из сарая телегу, фермер чистил невысокую, выносливую лошадку.

Мадам Ланнуа всплеснула руками:

– Ночуйте, конечно… – фермерша подмигнула Мишелю, – поздравляем, от всей души. Война войной, а люди женятся. Хорошую вы девушку выбрали, – мадам Ланнуа одобрительно кивнула, – красавицу… – постель в маленькой спальне пахла сухими травами. Фермеры оставили в комнате подсвечник, и бутылку, с домашним, крепким сидром.

Мишель еще никогда не управлялся со сковородой, водруженной на треногу, над огнем в очаге. Разбивая большие, свежие яйца в миску, он решил, что получилось неплохо. Он стоял босиком, в брюках и накинутой на плечи рубашке, блаженно, широко улыбаясь. Мишель еще никогда не был так счастлив.

На подносе лежал букетик ландышей. Мишель собрал цветы первым делом, когда спустился на тихий двор. Он приоткрыл калитку, ведущую на луг. На траве лежала прохладная роса, солнце еще не поднялось над лесом. Он наклонялся, купая руки в сладкой влаге, срывая ландыши. Оглянувшись на окна спальни, под нависающей крышей, с деревянными балками, Мишель подумал, что она и сама вся, словно цветок.

В крохотной церкви, в обители монахов-бенедиктинцев, мерцали огоньки свечей. Леса вплотную подступали к монастырю. Закат играл над серой, черепичной крышей, беленые стены окрасились золотом. С небольшой речки тянуло холодком, в растворенные двери храма слышалось уханье совы.

Их венчали перед вечерней мессой. Теплый воск капал на руку, они стояли на коленях, перед алтарем. Когда Мишель навестил обитель, бенедиктинец нисколько не удивился. Отец Франсуа протер старомодные очки, в железной оправе:

– Сейчас и надо венчаться, дорогой мой. Конечно… – монах усмехнулся, – пришел бы ты ко мне на следующей неделе, я бы попросил тебя до Пасхи подождать. Но пока что можно. Цветов и всего остального у вас не ожидается, как я понимаю… – Мишель успел сорвать для Лауры немного ландышей.

Пистолеты они отдали кузену, Теодор ждал в церковном притворе.

Отец Франсуа махнул рукой:

– Христианин, он и есть христианин. Пусть станет свидетелем, ничего страшного… – никаких бумаг они не получили:

– У меня паспорт на чужое имя, а у Лауры он поддельный… – монах написал на листке из блокнота, на латыни, что Мишель и Лаура стали мужем и женой, по законам церкви:

– После войны сходим в мэрию, – Мишель взял ее руку до начала церемонии, не выпуская изящных пальцев, с простым кольцом, – сходим, моя дорогая баронесса… – видя, что Лаура улыбается, Мишель пообещал себе:

– Сделай так, чтобы она больше никогда не плакала. Чтобы она была счастлива… – услышав о венчании, кузен покрутил рыжеволосой головой:

– Понятно, что сейчас все быстро делается, но… – Теодор немного замялся, – ей потом придется разъезжать, по стране. Если что-то… – он не закончил, испытующе посмотрев на Мишеля, – что-то произойдет, подобное трудно будет. Здесь континент, а не Британия, война идет… – Мишель знал, о чем он говорит.

– Ничего не случится… – он вздохнул, насыпая кофе в кофейник, – мы осторожны. После войны у нас дети появятся… – посмотрев на узкую, деревянную лестницу, ведущую наверх, Мишель опять поймал себя на улыбке. Он до сих пор не мог поверить, что женился:

– Я женился по любви… – Мишель, насвистывая, замешивал гречневое тесто, для блинов.

– Как я и хотел. И Лаура тоже хотела. Семья обрадуется, когда услышит… – Лаура, ночью, хихикнула:

– Я подожду, пока папа окажется на смене. Он еще не знает, где я. Теперь он меньше волноваться будет… – растрепанные, темные волосы пахли ландышем. Она вся была маленькая, смуглая, она помещалась у него в руках, как будто, понял Мишель, Господь ее сотворил особо, для него, только для него:

– Теперь он вообще не будет волноваться, – уверенно сказал Мишель, – потому что я за тебя жизнь отдам… – он целовал узкую, изящную спину, стройную шею, нежную, горячую поясницу. В лагере она переоделась и венчалась в шелковом платье, цвета спелой сливы. Теодор оставил их у ворот фермы Ланнуа: