Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

– У мальчиков сердце, дорогой мой…, – посоветовавшись с мужем, она решила ничего не рассказывать брату о Габи и Аароне. В Амстердаме она отвела в сторону племянника:

– Боль у него в глазах. Бедный…, Но ничего, он оправится…, – Аарон выслушал ее:

– Спасибо, тетя. Это все…, – он даже не закончил.

В Берлине Аарон жил тихо, не встречаясь с Питером и Генрихом. Такое было слишком опасно. Превозмогая отвращение, он просматривал «Фолькишер Беобахтер». Рейхсминистр пропаганды Геббельс ухватился за переезд герра Кроу в Берлин, как за манну небесную. Газета публиковала фото Питера на производствах, с нацистским значком. Авторы статей рассыпались в панегириках гению фюрера, привлекающему в Германию лучших ученых и промышленников. О людях, уезжавших из страны, писали, как о предателях, если разговор шел о немцах. То, что печатал Геббельс о евреях, Аарон читать не мог. Его тянуло достать где-нибудь пистолет и расстрелять к чертям все нацистское руководство.

Ничего такого делать было нельзя, да рав Горовиц и не умел стрелять. Он сидел на подоконнике спальни, глядя на тополя вдоль Гроссе Гамбургер штрассе:

– Я бы не смог так себя вести, как Питер, как Генрих. Я бы себя выдал, обязательно. Какие они оба смелые люди…, – Габи часто снилась Аарону. Золотисто-рыжие, словно осенняя листва, волосы, лежали на его плече. Она тихо смеялась, шепча что-то ласковое. Аарон лежал, закинув руки за голову, ожидая, пока пройдет боль. Оказавшись в Амстердаме, Аарон не стал никому говорить о Питере. Тетя Ривка тоже молчала. Отец отдал Аарону кольцо с темной жемчужиной, обняв его, как в детстве:

– Тебе двадцать семь, милый. Может быть…, – отец замялся. Аарон заставил себя кивнуть: «Спасибо, папа». Рав Горовиц убрал кольцо, в старом, потертом, бархатном мешочке, в портмоне. Он велел себе не вспоминать Габи. Вместо этого он попросил младшего брата научить его стрелять. Меир, испытующе, посмотрел на Аарона: «Ладно. А почему ты считаешь, что я умею стрелять, кстати?»

Рав Горовиц удивился:

– Ты агент Бюро. Мне казалось, вы все умеете стрелять.

– Ну да, – Меир подхватил одного из племянников. Эстер их различала, а они с отцом, братом и тетей Ривкой махнули рукой. Мальчики были светленькие, с большими, серо-синими глазами, еще пухлые. Они, оба, начали ходить и лепетать. Иосиф был старше на полчаса, а больше братья ничем не отличались. Второй близнец спокойно сидел на полу детской, грызя деревянное кольцо.

– Иосиф? – неуверенно сказал Меир, пощекотав мальчика. Племянник засмеялся.

– Это Шмуэль, – возразил Аарон, – кажется. Впрочем, – рав Горовиц повел носом, – мыть их придется обоих. Пошли, – он поднял второго малыша, – научу тебя, как это делать. Пусть Эстер отдохнет. Я маме помогал, когда ты родился, – обернулся рав Горовиц к брату, заходя в красивую, большую ванную, примыкавшую к детской.

Они жили в старом, перестроенном доме Кардозо, на канале Принсенграхт, напротив парка, разбитого в память Шмуэля и Авиталь. На кованой ограде висела медная, мемориальная табличка, рядом Горовицы часто замечали цветы. Эстер улыбалась:

– Давид мне рассказал о традиции. Студенты-медики сюда перед экзаменами приходят. Дедушка Шмуэль стал кем-то вроде святого в Амстердаме. Еврейского…, – Эстер хихикнула. Тетя Ривка и Филипп поселились в гостинице. Дива сказала племяннице:

– Не то, чтобы я критиковала особняк, но у меня одна ванная больше, чем ваш этаж. Я люблю жить просторно…, – Эстер обняла тетю:

– Я видела, сколько у вас чемоданов. И здесь, действительно, тесновато. Трое мужчин, двое малышей…, – доктор Горовиц шел к пруду, вспоминая низкий, хрипловатый голос Роксанны:

– Не торопи мальчиков, Хаим. У них сердце, как у папы нашего…, – дива ласково посмотрела на брата:

– И у Эстер сердце…, – Хаим заметил морщинку между бровями сестры, но больше она ничего не сказала.

Опустившись рядом с дочерью, он поправил одеяло на мальчиках. Близнецы, как обычно, спали в обнимку. Хаим посмотрел на длинные, темные ресницы:

– На редкость здоровые дети. Эстер могла бы еще кормить, однако она работать хочет. Давид здесь зиму проведет, после конгресса, поможет ей. Хотя она няню берет…, – Элиза, в сентябре, возясь с детьми, весело сказала:

– Если бы я не училась, Эстер, я бы к тебе в няни пошла. Для того, чтобы каждый день видеть сладких мальчиков…., – Хаим, искоса, посмотрел на дочь. Четкий, резкий профиль всегда напоминал ему бюст вице-президента Вулфа, в Капитолии:

– Характер у нее такой же…, – из пакета упоительно пахло выпечкой:

– Но Давид ее слабое место…, – дочь потушила папиросу. Хаим сунул ей в руку вафлю:

– Я кофе купил. Посидим немного, и пойдем. Мальчики с вокзала вернутся, пообедаем с ними и Элизой…, – Элиза приезжала в Амстердам, на конгресс. Она писала большую статью в католический женский журнал, о борьбе с эпидемиями.

– Куда мне вафли есть…, – Эстер расстегнула пальто. Она не хотела шить новые вещи, в надежде на то, что похудеет.

Уезжая в Конго, муж, недовольно, заметил: