Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

– Спасибо, что встретили нас, капитан. Это мистер Хемингуэй, а я мистер Френч…, – Тони не боялась представляться псевдонимом. На позициях никакой опасности не существовало. Здесь никто не знал ее настоящего имени.

Виллем никогда не видел подобных девушек. Даже в зимней форме, укутанная шарфом, она была стройной. Белокурая, коротко стриженая голова, приходилась почти ему вровень. Он взглянул в прозрачные, светло-голубые глаза:

– Мистер Френч. Девушка такую книгу написала…, Какое лицо знакомое. Встречал я ее, что ли? В Барселоне, или еще где-то…, – Виллем, наконец, собрал в себе силы пожать руку ей и Хемингуэю:

– Проходите, пожалуйста. Военный совет ждет, я буду переводить…, – он спохватился: «Виллем де ла Марк. Простите, что сразу не представился».

Поздно было садиться в машину, и разворачиваться.

От него пахло свежим снегом и порохом. Рука, державшая пальцы Тони, была теплой и сильной, покрытой заживающими царапинами, с каемкой грязи под ногтями. Она едва устояла на ногах: «Спасибо, что позаботились о нас, товарищ де ла Марк….»

Виллему хотелось ответить, что он будет заботиться о ней всегда, если только она пожелает. Мужчина оборвал себя:

– С ума сошел! Она писатель, журналист, а ты кто такой? Она вернется в Барселону…, – он вдохнул тонкий запах лаванды. На розовых, красивых губах девушки таяла крохотная снежинка. Хемингуэй откашлялся, Виллем заставил себя сказать:

– Я провожу вас в блиндаж. У нас горячий кофе, обед…, – они с Хемингуэем ушли. Кузен нес ее сумку и футляр с пишущей машинкой. В низком небе, над воротами, развевался республиканский флаг. Запирая машину, Тони вспомнила его серые глаза, в темных ресницах. Девушка приложила ладони к горящим щекам:

– Никогда такого не случалось, никогда. Он, кажется, меня не узнал. Надо дожить до завтра и отправиться отсюда, восвояси. Я не могу, – Тони остановилась перед узкой, деревянной лестницей в блиндажи:

– Не могу с ним расстаться…, – Тони смотрела на крыши Теруэля, дома, взбирающиеся на скалу, башни собора. Было тихо, даже ветер успокоился. Где-то вдалеке, в городе, звонил колокол.

Тони постояла, думая о его руке, только что державшей ее пальцы. Она поняла, что никуда отсюда не уедет. Улыбнувшись, девушка пошла вниз, где слышался смех, откуда тянуло свежим кофе.

Самолет, который видела Тони над шоссе в Теруэль, действительно, летел на восток, к Средиземному морю. Транспортный Дуглас DC-3, выкрасили в защитный цвет, без опознавательных знаков. На борту имелось четыре человека команды, и четверо пассажиров. Стартовал с провинциального аэродрома, под Парижем, самолет направился на юго-запад, к Пиренеям. Машина была совсем новой. В документах значилось, что Дуглас проходит предполетные испытания. Руководители полета велели экипажу заправить машину, с учетом того, что посадок, на территории Франции, не будет.

– Незачем рисковать, – коротко сказал плотный, черноволосый человек в кепке, пожевав сигарету, – после выполнения задания вернемся в Барселону.

Дуглас вели опытные летчики, воевавшие в Испании. Над Пиренеями повисли тяжелые, зимние, черные тучи, холодно сверкали молнии. Боковой, сильный ветер, раскачивал самолет. Нырнув в просвет между облаками, снизившись почти до тысячи, метров, дуглас миновал испанскую границу. Самолет немного болтало. Ящик, сколоченный из хороших досок, закрепили растяжками. Оттуда не доносилось ни звука. Эйтингон посмотрел на швейцарский хронометр:

– Через полчаса уйдем на пятьдесят километров в открытое море, и можно его доставать, – Наум Исаакович кивнул на ящик.

Развалившись на скамье, он грел руки о стальную кружку с кофе. В самолете было холодно. Они с товарищем Яшей, руководителем спецгруппы особого назначения при НКВД, не снимали пальто. Яков Серебрянский подчинялся Кукушке. Она не занималась черновой работой, в Цюрихе планировался только общий ход операций. У Серебрянского и Эйтингона имелся список. В Париже, они поставили очередную галочку.

Следующим в списке значился сын Троцкого, Лев Седов. По поручению отца, он готовил во Франции съезд так называемого Четвертого Интернационала, сборища троцкистской швали, как презрительно говорил Эйтингон. Расстрелянная, в начале осени Джульетта Пойнц дала отличные показания. Сведения собирались использовать на будущем процессе Бухарина и для дальнейшей подготовки операции «Утка». Эйтингон и Петр получили за операцию «Невидимка» ордена. Наум Исаакович настоял и на ордене для Паука:

– Ему будет приятно, – заметил Эйтингон начальнику иностранного отдела, Слуцкому, – важно, чтобы Паук знал, родина о нем заботится.

Настоящее имя Паука в Москве было известно всего нескольким работникам. Наградное удостоверение выписывал лично Эйтингон. Сделав фотографию, для Паука, Наум Исаакович положил документ, с орденом Красной Звезды, в пуленепробиваемый ящик, в подвальном хранилище, на Лубянке. Эйтингон, ласково, задвинул его: «Спасибо, сынок».

Серебрянский передал Эйтингону списки: