– Уважаемая фрау, мы беженцы, из Венгрии. У меня в машине… – человек запнулся, – тело, у меня раненый. У нас нет времени на бюрократические формальности, откуда я возьму паспорта? Мы еле спаслись из Будапешта… – высокий юноша, в грязной до невозможности куртке, с опаленными, светлыми волосами, изогнулся у окошка регистратуры. Проскочив последние ступени лестницы, Марта крикнула:
– Шмуэль, Шмуэль, милый… Это я, тетя Марта… – парень повернулся. Голубые глаза запали, у него отросла неухоженная, свалявшаяся бородка. Шмуэль вытер закопченное лицо рукавом:
– Тетя Марта… – она заметила слезы на его щеках, – папа ранен, а мамы… мамы больше нет.
В сумраке ненастного утра чернели четкие буквы на свежей афише:
– Генрик Авербах и Адель Майер. Концерты в пользу беженцев из коммунистической Венгрии… – Тупица, в брюках и расстегнутой рубашке, внимательно рассматривал плакат. Он почесал темные, всклокоченные после сна волосы:
– Надо вернуть в типографию, пусть добавят строку, в память о тете Эстер… – вздохнув, он отпил свежего кофе. Адель сидела в постели, тоже с чашкой, обложившись нотами. Девушка вскинула глаза:
– Я этим займусь, после встречи с репортерами. Ты иди, у тебя репетиция с оркестром… – благотворительные концерты были камерными, но Генрик согласился и на отдельные выступления:
– Надо зарабатывать деньги, – заметил он Адели, – после армии я хочу купить квартиры, в Тель-Авиве, в Лондоне… – Генрик помолчал:
– У вас в Хэмпстеде большой дом, но надо жить отдельно, как Инге и Сабина… – девушка покосилась на гостиничный телефон:
– Сначала я ничего не сказала маме о хупе. Мне было неудобно, по телефону. Потом появились Шмуэль и дядя Авраам… – Шмуэль пока спал в соседнем номере. Все организовал Генрик:
– Тетя Марта, – рассудительно сказал юноша, – здесь нет израильского посольства, а дяде Аврааму надо побыть в госпитале. Опера согласится оплатить комнату для Шмуэля, или я ее оплачу… – Марта погладила его по голове:
– Спасибо, мой хороший. О деньгах мы позаботимся… – последние сутки Тупица, из всех сил, старался не плакать:
– Неудобно, перед Аделью. Она думает, что я герой. Я угнал танк и стрелял по русским… – тело тети Эстер лежало в больничном морге, ожидая возвращения в Израиль. Спустившись вниз, Генрик долго стоял над холщовым мешком. Слезы капали на лиловые печати, темнела промокшая ткань:
– Я видел мертвые тела, но это тетя Эстер… – справившись с собой, он открыл мешок. Лицо женщины было умиротворенным, спокойным. Генрику показалось, что она улыбается:
– После Требница, когда я посчитал, что папа мертв, у меня начались кошмары. Они случались у всех детей в отряде, у близнецов тоже… – ласковая рука привлекала его к себе. В перевязи тети сопела маленькая Фрида. От женщины пахло молоком, пороховой гарью. Тупица прижимался к гимнастерке, слушая тихий голос. Командир отряда пела сиротам колыбельные:
– На иврите, на идиш, на английском, песню о лошадках… – слезы затекали в открытый рот Тупицы, – на ладино, о маленькой девочке. Тетя, тетя, милая… – из носа полились сопли. Он уткнулся лицом в ее плечо:
– Тетя, пожалуйста… – Тупица не помнил, как умерла его мать:
– Я был маленьким, я сам болел. Тетя Эстер меня вылечила. Дети в гетто говорили, что она умеет летать по воздуху и пробираться под землей. Она была мне словно мама… – смерть отца он помнил хорошо:
– Я пел папе «Сурка». Я думал, что он засыпает… – Генрик не мог оторваться от надежного плеча женщины, – потом тетя сказала мне, что он умер… – он напел первые строки песни:
– Не волнуйтесь, тетя… – Тупица поцеловал холодную щеку, – я помогу дяде Аврааму, с младшими. С близнецами тоже все будет хорошо. Спите спокойно… – он долго умывался, в боковой комнатке:
– Видно, что я плакал, – понял Тупица, – но ничего не сделаешь. Все взрослые заняты, они говорят с дядей Авраамом… – палату доктора Судакова закрыли наглухо. Проходя мимо, Тупица, по привычке, замедлил шаг. В Требнице он развлекал мальчишек, передавая приятелям разговоры священников и монахинь, даже из-за запертых дверей:
– Мы точно знали, что о нас думают учителя, – усмехнулся Генрик, – благодаря моему слуху… – слух не подвел его и сейчас. Спускаясь по госпитальной лестнице, Тупица фыркнул:
– Я восемь лет назад говорил дяде Джону, что змея работает на русских. Надо было дождаться, пока она сбежит в СССР, чтобы мне поверить… – налив себе кофе, он подкатил столик с завтраком к постели. Адель взглянула на довольную улыбку юноши:
– Я ничего ему не говорила, о Джоне. Не надо ему такого знать. Джон ничего не скажет, он джентльмен. Но я видела, что он едва сдерживается… – пожелав ей счастья, герцог, от души, грохнул дверью посольского кабинета:
– С тех пор он меня избегает, – Адель приняла от Генрика тарелку фруктов, – пошел он к черту. Генрик признанный гений, несмотря на юный возраст, Джон ему ничего не сделает. Да и не будет он делать, не он такой человек…
После хупы Адель убедилась, что была права, в своем выборе: