Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ)

– Я четыре года не носил ничего светского, со времен Будапешта, – вздохнул он, – а на Иосифа сутана села, как влитая. Он молодец, все отлично выучил. Нас никак не отличить, кроме того, что я чихаю, оказавшись рядом с цветущей сиренью. Но откуда здесь взяться сирени? На дворе весна, то есть осень… – Шмуэль никому не рассказал о своем плане. Ребята на квартире Моссада, во главе с Рафи Эйтаном, правой рукой Коротышки, занимались слежкой за Эйхманом и планированием операции. Шмуэль подозревал, что глава Моссада тоже появится в столице Аргентины:

– Без него здесь не обойдется, – юноша переминался с ноги на ногу, – Иосиф говорил, что они еще вытаптывают Менгеле…

Надежда отыскать и призвать к ответу фон Рабе, или еще одного беглого нациста, Барбье, становилась все более призрачной. Шмуэль, тем не менее, надеялся, что отцу, как он думал о профессоре Судакове, удастся спасти дядю Мишеля:

– Ради этого я сюда и пришел, – одним глазом он следил за номерками на табло, – как сказано в Библии, не стой над кровью ближнего своего… – Шмуэль не собирался просить никаких разрешений:

– Я штатский человек и могу делать все, что угодно, – он даже развеселился, – в том числе, звонить моей тете в Лондон. Не моя вина, что тетя занимает высокопоставленный пост в разведке… – во внутреннем кармане куртки Шмуэля, с американскими документами, полученными от брата в Кордобе, лежал браунинг из банки с надписью «Сахар»:

– Иосиф не поинтересовался судьбой оружия, а я не стал болтать лишнего, – усмехнулся отец Кардозо, – нас учили, что священник должен меньше говорить, и больше слушать. Без умения слушать не станешь хорошим исповедником… – в Риме, когда зашла речь об исповеди, Иосиф развеселился:

– Как говорят дядя Авраам и Волк, у любого прелата уши завянут, когда он услышит мою исповедь. Ладно, придумаю что-нибудь, – махнул рукой Иосиф, – сделаю вид, что у меня есть скромные грешки, подходящие для юного священника… – Шмуэль хмуро отозвался:

– Папа, изображая дядю Виллема, нарвался на исповедь коменданта Аушвица, Хёсса. Но потом его ранили, и он все забыл. Впрочем, Хёсс дал подробные показания на суде… – комендант выгораживал себя, сваливая вину за строительство лагеря на Гиммлера и братьев фон Рабе:

– Все считают, что дядя Генрих, отец Теодора-Генриха, тоже был фанатичным нацистом, – горько понял Шмуэль, – никто не знает о его участии в июльском заговоре сорок четвертого года. Тете Марте, должно быть, тяжело с этим жить, а Теодору-Генриху тем более, учитывая, что он сейчас в Германии… – они только знали, что кузен, по выражению тети Марты, совершенствует язык:

– С другой стороны, даже если бы папа помнил, что сказал Хёсс, он все равно бы не смог свидетельствовать, – подумал Шмуэль, – тайна исповеди есть тайна исповеди. Хотя папа не священник… – Шмуэль тосковал по исповеди, но не мог позволить себе лишнего риска. Они не знали, кто из католических прелатов в Аргентине или Чили связан с беглыми нацистами:

– Епископ Борич в Пунта-Аренасе может исповедовать Рауффа, – решил Шмуэль, – скорее всего, он так и делает. Хорваты поддерживали Гитлера. Рауфф, разумеется, может лгать и на исповеди. Он палач и убийца, ему наплевать на догматы церкви… – Шмуэль дождался своего номера на табло:

– Двадцать три, Лондон, третья кабинка, пять минут… – захрипел динамик. Шагнув в кабинку, Шмуэль утешил себя:

– Лучше сделать и потом попросить прощения, чем вообще ничего не делать. Моссад пусть занимается Эйхманом, а мы займемся фон Рабе. Я никому ничем не обязан, я штатский человек и присяг не давал… – в Риме он подписал бумагу о неразглашении секретных сведений, но Шмуэль сомневался, что ему грозит суд за единственный деловой звонок. Отчим снабдил его номером прямого телефона тети Марты:

– Только бы она не уехала в командировку. В отпуск вряд ли, только закончилась Пасха… – в трубке запищало, металлический голос сказал:

– Говорите, ваше время пять минут… – она ответила на телефон после трех гудков:

– Слушаю вас… – ему показалось, что из старомодного аппарата веет жасмином, – не молчите, слушаю… – священник откашлялся: «Тетя Марта, здравствуйте. Это я, Шмуэль».

Долина реки Парана

Пышную пену взбитых сливок посыпали корицей. К чашке кофе полагался колотый тростниковый сахар. На каникулах дядя возил Адольфа в Вену на представления оперы. Господин Ритберг фон Теттау брал два кресла в партере или амфитеатре:

– Ничего кричащего, – наставительно говорил он, – ничего бросающегося в глаза. Никаких лож или номеров люкс в гостиницах… – обычно они останавливались в скромных, но приличных пансионах в старом городе. Дядя, тем не менее, всегда баловал Адольфа знаменитым тортом «Захер»:

– Ты, как покойный дядя Отто, избегаешь сахара, – весело говорил он, – однако несколько раз в год можно расслабиться, мой милый, навестить кондитерскую… – Адольф бросил косой взгляд на выложенный наборным деревом столик: