Величайшее шоу на Земле: свидетельства эволюции.

 Любая из ваших яйцеклеток (или сперматозоидов, если вы — мужчина) содержит либо версию конкретного гена Вашего отца, либо версию Вашей матери, а не их смесь.

 И, этот конкретный ген пришел от одной и только одной из ваших четырех бабушек и дедушек, и от одного и только одного из ваших восьми прадедушек и прабабушек.

 Ретроспективно кажется, что это должно было быть очевидным с самого начала.

 Когда вы скрещиваете мужчину с женщиной, вы ожидаете получать сына или дочь, а не гермафродита.

 Ретроспективно кажется, что любой, сидя в кресле, мог вывести этот закон наследования черт по принципу все-или-ничего.

 Восхитительно, но сам Дарвин, был интуитивно близок к этому, он остановился совсем близко к тому, чтобы все связать.

 В 1866 он написал в письме Альфреду Уоллесу:

 «Мой дорогой Уоллес

 Я не думаю, что Вы понимаете то, что я имею ввиду под несмешиванием определенных разновидностей.

 Это не относится к плодовитости.

 Объясню на примере.

 Я скрестил репейницу и фиолетовый душистый горошек, разновидности которые совершенно по-разному окрашены, и получил даже из одного стручка обе четкие разновидности, и ни одна не была промежуточной разновидностью.

 Нечто подобное, я думаю, должно произойти сначала с вашими бабочками…

 Хотя эти случаи на вид настолько замечательны, я не уверен, что они действительно важнее чем то, что каждая женщина в мире производит отличное мужское и женское потомство.»

 Дарвин так близко подошел к открытию закона Менделя о несмешивании (того, что мы бы сейчас называли) генов.

 Случай аналогичен заявлению различных огорченных апологетов, что другие Викторианские ученые, например Патрик Мэтью и Эдвард Блайт, обнаружили естественный отбор прежде, чем это сделал Дарвин.

 В определенном смысле это верно, как признавал Дарвин, но я думаю, что из представленных свидетельств следует, что они не понимали, насколько это важно.

 В отличие от Дарвина и Уолласа, они не рассматривали это как общее явление с универсальным значением — с силой двигать эволюцию всех живых существ в направлении положительного усовершенствования.

 Таким же образом это письмо Уолласу показывает, что Дарвин подошел дразняще близко к пониманию пункта о несмешиваемой природе наследственности.

 Но он не увидел в нем общего принципа, и в частности он не смог понять это, как ответ на загадку, почему вариации автоматически не исчезают из популяции.

 Это оставили ученым двадцатого века, опирающимся на опередившее свое время открытие Менделя.

 Таким образом, теперь понятие генофонда приобретает смысл.

 Популяция размножающихся половым путем животных, такая, как, скажем, все крысы на острове Вознесения, далеко изолированном в Южной Атлантике, непрерывно перетасовывает все гены на острове.

 Не существует никакой внутренней тенденции для каждого поколения становиться менее изменчивым, чем предыдущие поколение, нет тенденции ко все более скучным, серым, посредственным промежуточным формам.

 Гены остаются неизменными, перетасовываются от индивидуального тела к индивидуальному телу по мере смены поколений, но не смешиваются друг с другом, никогда не загрязняя друг друга.

 В любой момент все гены сидят в телах отдельных крыс, или они перемещаются в новые тела крыс через сперматозоиды.

 Но если бросить длинный взгляд через многие поколения, мы увидим все гены крыс на острове перемешанными, как если бы они были картами в единственной хорошо перетасованной колоде: один единый бассейн генов — генофонд.

 Я предполагаю, что генофонд крыс на небольшом и изолированном острове, таком как остров Вознесения, является отдельным и, скорее, хорошо перемешаны бассейном, в том смысле, что недавние предки любой крысы, возможно, жили где угодно на острове, но, скорее всего, не вне острова, плюс-минус случайный безбилетник с судна.

 Но генофонд крыс на большом континентальном массиве, таком как Евразия будет гораздо сложнее.

 Крыса, живущая в Мадриде, получает большую часть своих генов от предков, живущих в западном конце евразийского континента, а не, скажем, Монголии или Сибири, не из-за определенных барьеров для потока генов (хотя такие также существуют), а из-за значительных расстояний.

 Требуется время, чтобы половая перетасовка доставила ген с одной стороны континента на другой.

 Даже если не будет никаких физических барьеров, таких как реки или горные цепи, поток генов через такой большой континентальный массив все равно будет достаточно медленным для генофонда, чтобы заслужить название «вязкий».