Величайшие врачеватели России

Одним словом, у Пирогова были широкие возможности не просто разлениться окончательно – вообще спиться с круга, как многие. Однако, словно по мановению некоей волшебной палочки, с ним произошла метаморфоза – лично для меня, честное слово, удивительная. Картофельной водочки он и правда поначалу отпробовал, но очень скоро стал учиться серьезнейшим образом, как никогда не учился в Москве! Хотя дерптская студенческая жизнь была гораздо разгульнее московской, было что-то такое неуловимо-полумистическое в Дерптском университете, что сделало из учившегося спустя рукава лоботряса (будем уж называть вещи своими именами) прилежнейшего студента, всерьез занявшегося не только теорией, но и практикой. «Я работал. Дни я просиживал в анатомическом театре над препарированием различных областей, занимаемых артеральными стволами, делал опыты с перевязками артерий на собаках и телятах, много читал, компилировал и писал».

Прежний лоботряс и недоучка исчез навсегда. Рождался будущий Великий Доктор. Всего через два с небольшим года обучения Пирогов получил золотую медаль за работу по перевязке артерии – а медалями, тем более золотыми, в Дерптском университете не разбрасывались попусту. Темой его докторской диссертации (которую он блестяще защитил и стал в двадцать шесть лет профессором хирургии) как раз и стала перевязка брюшной аорты, до того единственный раз в мире выполненная английским хирургом Эстли Купером (причем пациент умер). Выводы диссертации Пирогова были одинаково полезны как для теории, так и для практики. Он первым (в мире!) описал подробно расположение брюшной аорты у человека, расстройства кровообращения при ее перевязке, пути кровообращения при ее непроходимости, объяснил причины послеоперационных осложнений и предложил два способа доступа к аорте: чрезбрюшинный и внебрюшинный (второй был гораздо менее рискованным для пациента, потому что в те времена любое повреждение брюшины грозило смертью). Сам Купер, познакомившись с диссертацией Пирогова, публично заявил: доведись ему делать ту операцию вновь, он избрал бы второй способ (Купер использовал как раз чрезбрюшинный способ, отчего и потерял пациента).

Возвращаясь домой, свежеиспеченный профессор заболел и остался для лечения в Риге, что стало очередным этапом его хирургических успехов. Выздоровев, Пирогов какое-то время оставался в Риге, много оперировал: ампутации, удаления опухолей. Занимался и тем, что гораздо позже стали называть пластической хирургией: выкроил безносому цирюльнику новый нос из кожи на лице.

Вернувшись из Риги в Дерпт, Пирогов занялся фасциями – волокнистыми оболочками, окружавшими группы мышц и отдельные мышцы. До Пирогова о них знали, но никакого значения не придавали и во время операций попросту рассекали скальпелем при нужде и без нужды. Пирогов же вывел закономерности положения фасций относительно близлежащих сосудов, мышц и нервов. Что оказалось полезным в первую очередь для хирургической практики, поскольку позволяло надежно и быстро «найти правильный путь для перевязки той или иной артерии», как писал сам Пирогов в работе «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций» (ставшей ключевой в создании новой научной дисциплины – хирургической анатомии).

Потом Пирогов поехал в Париж, но ничего нового или интересного для себя там попросту не нашел. Так, кое-какие «занятные частности», и не более того. А нанеся визит известному профессору хирургии и анатомии Вельпо, Пирогов застал его погруженным в чтение «Хирургической анатомии артериальных стволов и фасций». Учиться в Париже было попросту нечему, и Пирогов вернулся на родину, где в 1841 году был приглашен на кафедру хирургии Медико-хирургической академии в Санкт-Петербурге. Проработал там более десяти лет, создал первую в России хирургическую клинику, читал лекции по курсу хирургии, консультировал несколько больниц, придумывал новые инструменты для операций. Но главное его достижение в этот период – создание начал антисептики.

Бичом тогдашней хирургии было заражение послеоперационных ран – даже после простейших операций вроде удаления нарыва на пальце (не говоря уж о более сложных) рука распухала, начиналась гангрена, заражение крови, или, как тогда говорили, «антонов огонь», и за три-четыре дня больной умирал. Видя, к каким последствиям ведут даже простейшие операции, врачи вообще не осмеливались вскрывать брюшную или грудную полость, справедливо считая, что это равносильно убийству пациента…