Я наклонился к Морри и бумажным платком промокнул ему слезы. Морри заморгал. Его шумное дыхание напоминало легкий храп.
— Прости себя. Прости других, Митч. Не жди. Не всем дается на это время, как сейчас дается оно мне. Не всем так везет.
Я бросил бумажный платок в корзину для мусора и снова принялся за его ноги. Везет? Я надавил пальцем затвердевшую плоть, а он этого даже не почувствовал.
— Натяжение противоположностей, Митч. Помнишь? Силы, что тянут тебя в разные стороны.
— Помню.
— Я скорблю об ускользающем времени, но и радуюсь, что у меня есть шанс поправить что можно.
Мы сидели в молчании. В окно хлестал дождь. За спиной Морри гибискус все еще не сдавался, маленький, но крепкий.
— Митч, — шепотом позвал меня Морри.
— Да? — Я теребил его пальцы, поглощенный своим занятием.
— Посмотри на меня.
Я наткнулся на его проницательный взгляд.
— Я не знаю, почему ты вернулся ко мне. Но я хочу сказать тебе… — Он замолчал — голос его будто оборвался. — Если б у меня мог быть еще один сын, я бы хотел, чтоб это был ты.
Я опустил глаза и принялся еще сильнее растирать отмирающую плоть его пальцев. На мгновение мне стало страшно: а что, если принимая это признание, я предаю своего отца? Но, подняв глаза, я увидел лицо Морри, улыбавшегося сквозь слезы, и понял: в такие мгновения предательства быть не может.
Теперь страшным стало другое — сказать «прощай».
— Я выбрал себе погребальное место.
— Где же это?
— Недалеко отсюда. На холме под деревом, возле пруда. Тихое, безмятежное. В таком месте хорошо размышлять.
— Вы там собираетесь размышлять?
— Я там собираюсь лежать мертвым.
Морри зашмыгал. И я вместе с ним.
— Ты будешь приходить меня навещать?
— Навещать?
— Так, прийти поговорить. Например, во вторник. Ты же всегда приходишь ко мне во вторник.
— Мы ведь люди вторника.
— Точно. Люди вторника. Так что, придешь?
Как же он ослабел за эти последние дни.
— Посмотри на меня, — попросил Морри.
— Смотрю.
— Так ты придешь ко мне на могилу? Рассказать о своих проблемах?
— О моих проблемах?
— Да
— И вы мне поможете их решить?
— Помогу чем смогу. Как обычно.
Я представляю себе его могилу на холме возле пруда — клочок земли, куда его поместят, засыплют землей и положат сверху камень. Через несколько недель? Или несколько дней? Я представляю, как сижу там один, скрестив руки на коленях, уставившись в пространство.
— Это будет совсем не как обычно. Я не услышу, как вы говорите.
— А… как я говорю…
Морри закрывает глаза и улыбается.
— А давай сделаем так. После того как я умру, говорить будешь ты. А я буду слушать.
Вторник тринадцатый. Мы говорим о совершенном дне
Морри захотел, чтобы его кремировали. Он обсудил это с Шарлотт, и они решили, что так будет лучше. Морри пришел навестить его давнишний друг Эл Аксельрод, раввин из университета Брандейса, которого они попросили вести похоронную службу, и Морри сказал ему, что предпочитает кремацию.
— И еще, Эл…
— Что, Морри?
— Проследи, чтобы меня не пережарили.
Раввин остолбенел. А Морри теперь мог с легкостью подшучивать над своим телом. Чем ближе он был к концу, тем больше ему казалось, что тело — лишь шелуха, оболочка души. Оно увядало, превращаясь в бесполезные кости и кожу, и потому с ним теперь легче было расстаться.
— Мы страшно боимся самого вида смерти, — сказал Морри, когда я сел рядом с ним.
Я поправил микрофон у него на воротнике, но он все равно падал. Морри закашлялся. Он теперь кашлял почти без остановки.
— Я на днях читал книгу. Так в ней сказано, что как только кто-то умирает в больнице, его сразу накрывают простыней, подвозят к чему-то вроде люка и спускают вниз. Стремятся поскорее убрать умершего куда подальше. Как будто смерть заразна.
Я возился с микрофоном, а Морри наблюдал за моими руками.
— А она не заразна. Она так же естественна, как и жизнь. Она — часть врученного нам комплекта.