Величайший урок жизни, или Вторники с Морри

Я подхватил сумку с магнитофоном, которую так и не раскрыл. Зачем я ее только принес? Я ведь знал, что она нам не понадобится. Я наклонился к Морри совсем близко, поцеловал и прижался лицом к его лицу, щекой к его щеке, щетиной к щетине, задержавшись чуть дольше обычного на случай, если это доставит ему хоть какое-то удовольствие.

— Ну, пока? — спросил я, поднимаясь.

Я сморгнул слезы, а он, увидев мое лицо, сжал губы и изумленно поднял брови. Я думаю, это была минута удовлетворения для моего старика-профессора. Он-таки заставил меня заплакать.

— Ну, пока, — прошептал он.

Выпускная церемония

Морри умер в субботу утром.

Все его родные были с ним. Роб прилетел из Токио, и Ион был рядом с ним, и, конечно, Шарлотт, и двоюродная сестра Шарлотт Марша, та, что написала стихотворение к «неофициальной церемонии» Морри, которое так его тронуло. Они по очереди дежурили возле его постели. Морри впал в кому через два дня после нашей последней встречи, и, по мнению врача, ему оставались считанные минуты. Он продержался еще день и ночь.

Но вот четвертого ноября, когда родные на минуту отлучились на кухню за чашкой кофе, впервые оставив Морри одного, у него остановилось дыхание.

И его не стало.

Я полагаю, это случилось неспроста. Он не хотел никого пугать. Не хотел, чтобы родные испытали тот ужас, какой испытал в свое время он, когда получил телеграмму о смерти матери или когда увидел тело отца в морге.

Я думаю, Морри сознавал, что лежит в своей постели и что его книги, и записи, и маленький гибискус — все это рядом с ним. Он хотел уйти из жизни безмятежно и именно так ушел.

Его хоронили ветреным, сырым утром. Трава была влажная, а небо молочного цвета. Мы стояли возле вырытой в земле ямы и слышали, как в пруду плескалась о берег вода, а утки отряхивали перья.

Сотни людей хотели прийти на похороны, но Шарлотт попросила, чтобы были только близкие друзья и родственники. Раввин Аксельрод прочел несколько стихотворений, а брат Морри Дэвид, все еще хромавший от перенесенного в детстве полиомиелита, по традиции взял лопату и бросил в могилу землю.

Когда прах профессора опустили в землю, я осмотрелся вокруг и подумал: «Морри был прав — чудное место. Деревья, трава, пологий склон».

Как он тогда сказал? «Ты говори, а я буду слушать».

И я начал мысленно говорить с ним. И к моей радости, эта воображаемая беседа зазвучала почти естественно. Взгляд мой упал на часы, и я понял почему. Был вторник.

Послесловие

Дорогой читатель!

Прошло десять лет со времени первой публикации «Вторников с Морри», и в честь этой годовщины меня попросили поделиться размышлениями о книге. Задача оказалась непростой. Эта книга изменила мою жизнь, а также, судя по письмам, и жизни многочисленных читателей из самых разных уголков мира. С чего же начать?

Пожалуй, начну с истории, которую не включил в первоначальный вариант рукописи. Собирался, но почему-то не включил. И вот теперь, столько лет спустя, она перед вами.

Когда я впервые позвонил Морри Шварцу, моему старому, тогда уже тяжелобольному профессору, то посчитал, что следует заново ему представиться.

Ведь мы с ним не виделись целых шестнадцать лет. Кто знает, помнит ли он меня? В колледже я называл его «тренер». А почему — не помню. Видимо, уже тогда была какая-то тяга к спорту. «Здравствуйте, тренер!» «Как дела, тренер?» — бывало говорил я.

Как бы то ни было, в тот день, набрав его номер и услышав в трубке «Алло», я откашлялся и произнес: «Морри, меня зовут Митч Элбом. Я был вашим студентом в семидесятые. Вы меня, наверное, не помните».

И вдруг он мне отвечает: «А почему ты не назвал меня тренером?»

С этого предложения началось мое странствие. Это предложение провело меня через наш телефонный разговор, через мою первую, наполненную безмерным чувством вины поездку в Западный Ньютон, через все последующие визиты по вторникам, через медленную агонию и угасание Морри, и его спокойную, полную достоинства смерть. Оно провело меня через его похороны, дни моей скорби и дни, когда я, сидя в полуподвале, писал эту книгу, через первую скромную ее публикацию и через неожиданные двести последующих. Оно не покидало меня ни на родине, ни в других странах, когда эту книгу изучали в школах или читали отрывки на похоронах и свадьбах. Оно продолжало жить во мне, когда я читал тысячи писем и электронных посланий и в те моменты, когда меня со слезами на глазах обнимали совершенно незнакомые люди. Все они в общем-то хотели сказать одно: ваша история нас растрогала.

Но это была не моя история.

Это была история Морри. И его приглашение. Это был его последний урок, на который он пригласил меня.

«А почему ты не назвал меня тренером?»

Потому, что я об этом забыл. А он помнил.

Этим-то Морри от меня и отличался.