Величья нашего заря. Том 1. Мы чужды ложного стыда!

– Да не в чём особенном. Просто страшно моментами делается. Шагаешь через порог на ту сторону и спина холодным потом покрывается… Куда нелёгкая вынесет, думаешь. – Фёст дёрнул щекой.

– У тебя покрывается или у всех? – с профессиональным интересом спросил Левашов.

– Только у меня, остальные, даже Секонд, не настолько в теме.

Брат-аналог на эти слова усмехнулся слегка пренебрежительно. Мол, я-то в теме, просто у тебя гайки легче отдаются…

– Ну, тогда с квартирой по возможности завязывайте. Начинайте ходить только поодиночке и в случае крайней необходимости. Другие же средства есть…

– Да я уже и не знаю, у нас сейчас всё вокруг этого завязано. Это как в разгар наступления штаб фронта современной связи лишить, перейти исключительно на почтовых голубей…

– Значит, и не жалуйтесь, если что. Семь бед, один ответ, как говорится, – слегка противореча самому себе, ответил Левашов. Фёсту вообще показалось, что эта проблема Олега не слишком волнует, его мысли были заняты чем-то другим.

Но формально категорического запрета на беспорядочные и, признаться, нередко не совсем мотивированные железной необходимостью перемещения между параллелями от авторитетного брата-магистра не последовало, и это Фёста в достаточной мере успокоило. Хотя звучало «разрешение» примерно как пресловутая фраза Аристарха Платоновича из «Театрального романа»: «А впрочем, делайте что хотите».

Если бы вдруг, по-лермонтовски, хоть кто-то из участников всей этой истории «посмотрел с холодным вниманьем вокруг», то не только спина бы холодным потом покрылась, а все физиологические процессы свободно из-под контроля вышли. Потому что то, чем они занимались – это вроде как от скуки отвёрткой во взрывателе морской неконтактной мины ковыряться. Но потому, наверное, благополучно разрешались все возникающие коллизии, что каждый из наших героев, от Новикова с Шульгиным до родившегося веком позже Ростокина и полувеком раньше Басманова, в обывательском смысле нормальными людьми не являлись. И к жизни относились не совсем так, как «здравомыслящее большинство», а в соответствии с программным стихотворением Гумилёва. Старались походить на его героев, да нет, не старались, а просто от рождения и были такими: «Много их, сильных, злых и весёлых, убивавших слонов и людей, //Умиравших от жажды в пустыне, //Замерзавших на кромке вечного льда, //Верных нашей планете, //Сильной, весёлой и злой»[87].

Так что и от ковыряния во взрывателе может быть толк, если «Не бояться, не бояться и делать как надо». Иначе б по полям до сих пор валялись снаряды ещё Первой мировой: здравомыслящие ведь добровольно в сапёры не идут.

…Дел и вправду на отвыкшего от систематического ненормированного труда Фёста навалилось столько, что он впервые по-настоящему понял своего отца, военного кораблестроителя, в советские ещё времена в авральный период сдачи очередного «Объекта» неделями не появлявшегося дома, спавшего и евшего где и как придётся, вечно жалевшего, что в сутках не сорок часов.

И вот это обозначившееся нарушение синхронности и синфазности соседних миров было сейчас чрезвычайно на руку в политическом и техническом смыслах, пусть и доставляло множество мелких бытовых неприятностей. Но, разумеется, только тем, кто был занят в проекте очень глубоко. Остальные этих смещений просто не замечали. Какое, собственно, дело направляемому «в командировку для оказания братской помощи» офицеру или солдату, что у соседей слегка другой пояс, не часовой, а недельный или декадный. Даже удобнее – вернёшься домой, а командировочных набежало вчетверо больше, чем предполагалось.

Самое главное – хронологический сбой давал сейчас тот необходимый резерв времени, которого обычно всегда и всем не хватало (занимающимся реальным делом, понятно, а не бездельникам, мучительно избыток времени убивающим). Если по полученным от Арчибальда разведданным Англия планировала нанести первый (который в случае успеха мог оказаться последним и единственным) удар ровно через неделю, десятого сентября, то в запасе у Императорских армии и флота оказывались целых двадцать дополнительных дней, чтобы принять новое вооружение «на сопредельной стороне», в какой-то мере им овладеть, а главное, провести боевое слаживание с коллегами, живущими по другим уставам и воспитанными в совсем иной военной культуре.

А двадцать дней – это на самом деле очень много, если использовать каждую минуту с умом.