Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Собаки поддерживали в османских городах относительную чистоту, превращая пищевые отходы в помет, который собирали дубильщики для нужд своего нездорового и скрытого от чужих глаз ремесла. Байрон утверждал, что своими глазами видел, как две собаки рвут на части мертвое тело под стенами Топкапы; в Бурсе же, этом городе утонченных манер, они уступали роль санитаров шакалам, пробирающимся на улицы по ночам. Торнтон (и не он один) отмечал, что константинопольские собаки, как и сами константинопольцы, весьма привязаны к своему кварталу и никогда не пересекают определенную границу, даже когда преследуют прохожего — «они провожают его до конца своих владений и передают соседней стае». Есть основания полагать, что в конце XIX века только в одном Стамбуле жило 150 тысяч собак: по одной на восемь горожан. Однако они не были привязаны к людям — только к нескольким улицам, которые считали своим домом.

Время от времени мирное течение их жизни нарушали внезапные потрясения. Насух-паша, великий визирь Ахмеда I, «по неведомой причине» приказал перевезти всех собак в Азию на лодках. После потери Буды султанских гончих выгнали на улицы Константинополя, поскольку султан хотел убедить подданных, что покончил с праздностью и охотами. Судьба этих аристократов собачьего рода была тесно связана с судьбой их хозяев-янычар, и наоборот: название, которое великий визирь Алемдар-паша, реформатор, дал в 1807 году своему новому войску, переводится как «вожатые собак». За пределами городских стен собаки, разумеется, работали: взять хотя бы венгерских кондоров или огромных карпатских овчарок. Македонские овчарки, несомненно, были потомками зверюг, растерзавших Еврипида в Пелле, а албанские собаки не признавали над собой ничьей власти и следовали, казалось, тем же суровым горским законам, что и их хозяева. «Первым делом, — рассказывал Дж. Ф. Фрезер о том, как на него напали вблизи Охрида две огромные овчарки, — я вспомнил совет, который дал мне британский консул: „Никогда не стреляйте в собаку, принадлежащую албанскому пастуху, если вы не готовы тут же пристрелить и ее хозяина, прежде чем он пристрелит вас“.»

Городские собаки, обитатели Салоник или Стамбула, были настоящими шавками — хитрыми, ленивыми, живучими, блохастыми и покрытыми боевыми шрамами. Эдварду Лиру они не понравились. «Это отвратительные создания, похожие на старых шелудивых волков. Если бы я хоть на один день стал султаном, я первым делом приказал бы наполнить десять лодок отрубленными собачьими головами!» До самой Крымской войны (ставшей воротами, через которые в османский мир вошел Запад, жадный до концессий, заполонивший постоялые дворы, презрительно смеющийся над невежеством и предрассудками и дающий в долг огромные деньги) османские уличные собаки сохраняли древнюю чистоту своей крови и в любом городе империи выглядели одинаково. Должно быть, в душе они были кочевниками. Легенда гласит, что они вошли в Константинополь вместе с турками в 1453 году, и их поведение во все последующие годы подтверждает слова Элиота о том, что, когда кочевник останавливается на привал, он жаждет отдыха, а не плясок. Размером они были примерно с колли, свирепые на вид, цвета рыжевато-коричневого, хвосты пушистые, уши заостренные. (После Крымской войны, приведшей в столицу множество иностранцев всех мастей, внешний облик стамбульских собак немного изменился.) Подобно солдатам на побывке, они вели вольготную жизнь, днем посапывая на солнышке, а ночью воя на луну.

Похоже, кусались они крайне редко — хотя когда один английский джентльмен, восхищенный их смышленостью, забрал нескольких щенков в Лондон, они выросли агрессивными и их пришлось пристрелить. В своей же стране они соблюдали правила приличия и никогда не пытались проникнуть в магазины или рестораны, предпочитая терпеливо ждать, лежа на солнышке, пока какая-нибудь добрая душа не даст им что-нибудь поесть. Когда один привезенный из Англии терьер сбежал на улицу из отеля, в котором жила его хозяйка, местные собаки взяли над ним шефство и даже отбили его у соседней стаи, когда он по дурости перешел невидимую границу, а потом в целости и сохранности привели его назад в отель. В конце XIX века на улице, где жил Ричард Дейви, обитала собака настолько тощая и длинная, что все звали ее Сарой Бернар. Однажды она тяжело заболела, и один врач, знакомый Дейви, дал ей какое-то лекарство. «С тех пор она чрезвычайно привязалась к нему и не уставала всячески выражать свое восхищение его врачебным искусством» — в том числе отвела его за полу плаща полюбоваться своими новорожденными щенками, сидевшими в коробке за углом.