Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Изящный изгиб дуги не только проходил через всю историю Османской империи, но и охватывал любую сферу жизни османского общества. В XVI веке один посол, прибывший из Германии, был до того очарован сдержанной торжественностью османских одеяний, которые ниспадали изящными складками, подобно тогам древних, что стал опасаться выходить на улицу в своем пышном камзоле и обтягивающих лосинах. «Сквозь арки наших сабель, — торжествующе сообщал один паша, — враги низвергаются в пропасть поражения». Османы писали округлыми буквами, отращивали изогнутые усы и носили кривые сабли; символом их религии был полумесяц; их общественные бани и мечети были увенчаны куполами, а зачастую и сами были круглой формы; у красивой женщины (или юноши) брови могли быть только изогнутыми, словно два лука (еще лучше, если женщина покачивает бедрами, когда идет, — как гусыня, мечтательно вздыхали сербы). Говорят, османские строители никогда не пользовались отвесом. Янычары представляли собой регулярную армию, носили униформу и использовали военные оркестры задолго до того, когда о чем-либо подобном задумались на Западе. Однако они никогда не маршировали в ногу, поскольку дороги были для этого слишком неровны, и выработали особенную раскачивающуюся походку, похожую на походку манекенщицы или моряка.

Китайцы впервые столкнулись с тюрками на своих границах в IV веке. С тех пор те тысячу лет пребывали в постоянном движении, хорошо усвоив инстинктивную мудрость кочевников: самая надежная гарантия неприкосновенности частной жизни в лагере — заранее разграничить, кто куда имеет доступ; и до самых последних лет империи турки славились своей степенностью и приверженностью строгому соблюдению этикета. Если общая недвижность империи, которую они построили, и стала чуть ли не легендарной, в каких-то частностях она продолжала пребывать в непрестанном изящном движении.

Движение это, впрочем, всегда было экономным. Турки никак не могли привыкнуть к манере европейских коммерсантов прогуливаться, беседуя друг с другом; один из величайших государственных деятелей империи, великий визирь Фазыл Ахмет Кёпрюлю, был известен не только своими административными и военными талантами, но и странным обыкновением ходить взад-вперед, размышляя о чем-нибудь. Миссис Э. Дж. Харви обнаружила, что турецких женщин забавляет манера европейцев то и дело приподнимать свои шляпы; в своей книге «Турецкие гаремы», вышедшей в 1871 году, она приводит следующее изящное проклятие: «Чтоб твоей измученной душе было на том свете не больше покоя, чем шляпе гяура — на этом!» Османский посол, прибывший к французскому двору, был настолько потрясен, когда Ришелье предложил маленькому Людовику XIII побегать туда-сюда, что на какой-то момент потерял дар речи (затем он взял себя в руки и искусно обыграл этот инцидент).

Османы испытывали ужас перед прямыми линиями и замкнутыми пространствами. При всей своей храбрости на поле боя у себя дома они боялись темных углов: там, думали они, собираются злые духи (так же как и у стоячей воды). Против духов, впрочем, хорошо помогало железо, и даже само слово «железо» — демир — тоже могло сработать, если крикнуть его в сторону угла. В углы ставили низкие диваны или загораживали их угловыми буфетами, а то и совсем срезали, делая на их месте дверные проемы. Многие века высший совет империи назывался диваном; собираясь во дворце, входящие в него визири сидели скрестив ноги и обсуждали вопросы государственной важности, с плавной легкостью переходя от одного к другому. Даже в XIX веке, когда в официальный обиход вошла европейская мебель, какой-нибудь паша мог восседать по-турецки на своем столе, меж тем как его подчиненные сидели в креслах — но на корточках.

Османы не очень-то любили расставлять все свое имущество вдоль стен — им нравилось, чтобы оно было сложено в мешки,[39] а те развешаны на крюках: ведь все слишком плоское, неподвижное или прямое несет на себе знак смерти, печать вечного покоя. Прямые вопросы считались у османов грубым проявлением невежливости, и во что бы то ни стало стремились они избежать прямой похвалы, ибо это значило навлечь на себя сглаз. Стоило чужестранному гостю похвалить какую-нибудь вещь, и обычно ему тут же вручали ее в подарок, поскольку теперь на ней лежал сглаз, и если оставить ее себе, она принесет владельцу одни несчастья (голубые стекловидные глаза «франков» считались особенно опасными). «Нет ни одного цвета, цветка, растения, фрукта, камня или пера, о котором не было бы сложено стихотворения, — обнаружила леди Мэри Уортли Монтегю в начале XIX века, — и вы можете рассориться с человеком, упрекнуть его в чем-нибудь, отправить ему любовное послание, сообщить о своих дружеских чувствах и даже рассказать какую-нибудь новость, не притрагиваясь к перу».[40]