Величие и крах Османской империи. Властители бескрайних горизонтов

Турки были людьми близкими к земле. Они обожали пикники. Им нравилось сбегать из тесного города и устраивать трапезу в тени дерев, вблизи журчащего ручья — совсем как в раю. Многие путешественники были поражены романтической красотой османских кладбищ, всегда великолепно расположенных — например, на склоне холма, поросшего стройными кипарисами; покосившиеся и неухоженные могильные камни в столь красивом месте, по мнению путешественников, заставляли задуматься о бренности жизни и о вечности.

Бусбек приводит несколько примеров внутренней гармонии, присущей жизни турок. Прежде всего он указывает на их чистоплотность — как дома, где они ходят в хамам — турецкую баню, так и в лагере, где мусор и экскременты всегда закапывают. Они не испытывают угрызений совести, поедая мясо, и «говорят, что овцы рождаются для того, чтобы попасть на скотобойню; однако они не терпят, когда кто-то развлекается, глядя на мучения животных». Пророк однажды отрезал рукав своей одежды, чтобы не потревожить спящую кошку, и турки защищали животных законом. В XIX веке, вскоре после того, как Греция получила независимость, Эдвард Лир обнаружил, что турецкий приграничный город Ларисса кишит аистами, ищущими убежище в Османской империи, поскольку греки вовсю на них охотились. Певчих птиц, конечно, держали в клетках, однако в Константинополе вблизи Ипподрома было место, где можно было за деньги выпустить птичку на волю, а одного венецианского ювелира толпа избила за то, что шутки ради он прибил гвоздями живую птаху к притолоке своей лавки. По улицам ходили люди, носившие на палках потроха, которые можно было купить и бросить бродячим собакам; барона Вратислава забавляло, что все кошки Константинополя по вечерам вылезали из подворотен, чтобы получить свое ежедневное угощение. Некий житель Сиваса учредил в своем городе благотворительный фонд, единственной задачей которого было кормить птиц, когда выпадает обильный снег.

Богатство фауны империи поражало воображение. Здесь водились шакалы и гиены, чья моча стоила немалых денег, поскольку считалась афродизиаком. Здесь жили медведи, которые могли полезть на дерево следом за вами. Зимой в балканские деревни заглядывали волки. В Греции верили, что хитрые ласточки каждую весну прилетают из теплых краев, сидя на спинах у аистов. В Сербии водились мухи, способные убить лошадь («это самая маленькая мушка, какую я только видел в своей жизни, покрытая тонким пухом», — сообщал пораженный Райкот). Албанские блохи, напротив, считались «самыми большими и толстыми в мире». Кваканье живущих в Эдирне лягушек могло заставить самого упрямого султана сбежать из города назад в свой стамбульский дворец; в самой же столице воздух так кипел жизнью, что если вы, стоя на улице, подбрасывали вверх кусок еды, шансы на то, что он не упадет на землю, были десять к одному. В 1597 году английский путешественник Файнс Морисон увидел в Константинополе первого в Европе жирафа. «Он многажды тыкался носом в мою шею, когда я считал, что нахожусь достаточно далеко от него, каковая фамильярность мне не понравилась», — сообщал он несколько раздраженно. В семидесятые годы XVIII века один старый капудан-паша, наведший во флоте весьма суровый порядок и закрывавший таверны, держал при себе ручного льва, с которым выходил на прогулки; старика весьма забавляло, как пугаются льва великий муфтий, казначей и разнообразные «женоподобные евнухи», вынужденные наносить ему визиты. С годами лев становился все свирепее и завел привычку кусать европейцев; после того как он напал на своего хозяина, султан посадил хищника в свой зверинец, где Гораций Уолпул видел его уже в девяностые.