Величие и ограниченность теории Фрейда

Попытка осмысления теоретической системы Фрейда, равно как и любой другой системно мыслящей творческой личности (creative systematic thinker), не может увенчаться успехом, пока мы не только признаем тот факт, что всякая система в том, как она развивается и представлена автором, неизбежно ошибочна, но и поймем, почему это происходит. Конечно же, это вовсе не результат самонадеянности и бесталанности автора или его неумения излагать материал. Причина кроется в некоем фундаментальном и неизбежном противоречии: с одной стороны, автору есть что сказать, у него есть нечто новое, что до сих пор никому не приходило в голову, или о чем пока еще не заговорили. Но коль скоро речь идет о «новации», то ее принято излагать в категории описательной (descriptive category), которая не воздает должного сути творческого мышления. Творческое же мышление — это всегда мышление критическое, ибо оно ликвидирует определенное заблуждение и приближается к осмыслению действительности. Чем расширяет область знаний человека и усиливает мощь его разума. Критическое, а тем самым и творческое, мышление всегда несет в себе некую освободительную функцию (liberating function) в силу своего негативного отношения к мышлению иллюзиями (illusory thought).

С другой стороны, глубоко и оригинально мыслящий человек (the thinker) оказывается перед необходимостью изложить свою новую идею (new thought) языком своего времени. Разным сообществам присущи и разный «здравый смысл», разное категориальное мышление (categories of thinking), разные логические системы — у каждого общества есть собственный «социальный фильтр» («social filter»), сквозь который могут просочиться лишь вполне определенные идеи и концепции, а также наработки опытного знания (experiences). Так что, кому обязательно нужно быть в курсе дела, те умеют уловить момент, когда «социальный фильтр» изменяется под воздействием фундаментальных изменений в данной общественной структуре. Те идеи, которым не удается «просочиться» сквозь социальный фильтр определенного общества в определенный момент времени, воспринимаются как «немыслимые» и, конечно же, «недоступные для изложения», ибо среднему человеку модели мышления (thought patterns) его сообщества представляются в виде простой и доступной логической системы. Принципиально же отличные друг от друга сообщества чуждые модели мышления считают алогичными или откровенно абсурдными. Однако «социальный фильтр», или в конечном счете жизненный опыт любого отдельно взятого сообщества, детерминирует не только «логику», но в известной мере и содержание философской системы. Возьмем, к примеру, общепринятое представление, что эксплуатация человека человеком — это явление «нормальное», естественное и неизбежное. Подобное суждение было бы немыслимо для членов неолитического сообщества, где каждый мужчина и каждая женщина жили, что называется, «от труда своего», вне зависимости, был ли то труд индивидуальный или совместный. При сложившемся у них общем социальном устройстве идея эксплуатации человека человеком воспринималась бы как «безумная», так как еще не было избытка свободных рук, чтобы имело смысл превращать их в объект найма. (И если бы кто-нибудь заставил другого работать вместо себя, то это вовсе не означало бы увеличения количества получаемых продуктов, а лишь то, что на долю «нанимателя» достались бы праздность и скука.) Другой пример: многие общества знают частную собственность не в современном ее понятии, а лишь как «функциональную собственность» в виде орудия труда, «принадлежащего» одному лицу постольку, поскольку оно им пользуется, но вместе с тем охотно отдает его тому, у кого возникает потребность в этом орудии.

То, что немыслимо, то невозможно и высказать, и в языке нет для него слова. Во многих языках не существует слова для понятия иметь, но вполне возможно передать концепцию обладания иным путем, например словесной конструкцией типа «это — мне», выражающей концепцию функциональной, а не частной собственности («частной»[1] в том смысле, который заложен в латинском глаголе privare — «отнимать, лишать», — т. е. собственности, пользоваться которой не может никто, кроме ее непосредственного владельца). Многие языки начинали без слова иметь, однако в процессе своего развития и, можно предположить, с появлением частной собственности они приобретали соответствующее слово для ее обозначения. Еще пример; в Европе X–XI вв. представление о мире вне связи его с Богом было немыслимо, а следовательно, не могло существовать и слова вроде «атеизм». Кстати, сам язык подвергается тому же репрессивному воздействию общества на специфические наработки опытного знания (experiences), не вписывающиеся в структуру данного общества. Языки различаются между собой в той мере, в какой подавляются, а потому и не получают адекватного выражения¹ различные наработки опытного знания.