Величие и проклятие Петербурга

Зачем нужно преувеличивать пустынность места, расписывать трудности строительства, называть совершенно фантастические цифры якобы погибших при строительстве? Только с одной целью — сделать возведение Петербурга еще более невероятным, сказочным, нарушающим естественный ход событий. Для того, чтобы Петербург еще более зримо, еще более рельефно воплощал идею власти человека над природой.

Идея: своя или привозная?

Легче всего, как это водится в России, кивнуть на иностранное влияние: мол, проникла в сознание Петра зловредная идея европейцев о власти человека над природой, о всевластии творца, мастера над материалом. И вот возжаждал он, наивный Петр, владычества над заливающими низкие земли морскими и речными стихиями… Наверное, и это тоже было. Но ведь и в «чисто русском» пласте средневековой русской культуры без всякого тлетворного влияния Запада жила идея овладения пространством.

В Западной и Центральной Европе стремились к овладению формой вещества, к пониманию тайн его трансформации. Славяне — обладатели обширнейших пространств леса и степи, скорее, хотели обладания самим пространством. Не случайно же именно Русь породила самые громадные колокола, самое мощное в христианском мире искусство колокольного звона. Чтобы на десятки верст плыл над землей звон, маркируя пространство, показывая: «Мы здесь!», демонстрируя власть человека над неосмысленной материей… Но дух — право же, один и тот же.

Полезно будет напомнить и о давно усвоенном Русью эллино-византийском разделении мира на организованный людьми «космос» и неорганизованный, нелепый «хаос». Конечно же «космос» в этом противопоставлении «хороший», а «хаос» — отрицательно заряженный, «плохой».

У язычников-эллинов и у христиан-византийцев это противопоставление имело разный смысл. Для язычников «космос» строили боги, и мир становился пригоден для человека. «Хаос» отстаивали и несли с собой чудовища; в мире «хаоса» человек жить не мог. В славяноязыческой культуре есть противопоставления, очень похожие по смыслу на эллино-языческие…

Для византийцев «космос» строили сами люди, проявляя в своем общежитии усвоенную горнюю мудрость — софийность.

Так что получается — представления о борьбе человека с остальной природой русские получили вовсе не только из Европы и задолго до XVIII века. Как и представление о том, что человек должен софийно устраивать мир, воплощать в нем божественную идею.

Стоит присмотреться — и то, что однозначно казалось «европейским заимствованием», оказывается чем-то древнейшим, общим для всех индоевропейских народов. Да еще и усугубленным византийским влиянием.

Но, во всяком случае, Петербург сложился еще и как воплощение этой идеи — скорее даже целого сложного комплекса разновременных, по разному трактуемых идеи творчества и силы человека, преодоления косной природы. Петербург — каменный гимн могуществу человека. Город — зримое воплощение таланта, трудолюбия и мощи.

Интересно, как все эти идеи красиво, удивительно органично видны у А. С. Пушкина: и «город заложен» не как-нибудь, а «назло надменному соседу». Мы — сильны, мы — громадная империя, мы «им» еще покажем!

И тут же — рубить окно в Европу суждено не как-нибудь, а самой природой… И желание, чтобы все поняли, оценили, признали право рубить окна и дружно запировали… Так сказать, на равных, как европейцы с европейцами, часть дружной семьи.

Для А. С. Пушкина воплощенные в Петербурге идеи были едины, воспринимались нерасчлененно, и сливались вполне органично. Вот для грядущих поколений не все было так однозначно. Имперская идея тихо помирала, вплоть до полной утраты власти над умами. Идея власти человека над природой занимала все меньшее место в духовной жизни европейцев; в середине — конце XX века она заняла нынешнее, весьма скромное место.

А вот европейская идея только крепла и разрасталась. Другое дело, что содержание этой идеи не всегда оставалось одинаковым и в разных странах, и в разное время.

Глава 2 НЕЗРИМО ЗАТЕСАВШАЯСЯ ИДЕЯ…

Отбушевал ураган.

Сборщик налогов тихо

На смену ему пришел.

Басе

Необходимость переворотов

Пока мы говорили об идеях, воплощенных в Петербурге или сознательно, или уж, во всяком случае, не вопреки себе. Идеи империи, европеизма, могущества человека вполне осознавались уже современниками Петра I.

Но, кроме этих идей, Петербург стал местом воплощения еще одной идеи, гораздо хуже понимаемой современниками событий и даже современными людьми. Это идея «дуальных оппозиций», а говоря попроще — парных противопоставлений. Такими противопоставлениями мыслят все индоевропейцы: «небо — земля», «мягкое — твердое», «верх — низ»… Продолжать можно бесконечно.