Великая Армия, поверженная изменой и предательством

Германская особенность состояла в том, «что немцы не ограничивались только наемными агентами, которые возводятся иногда до „королевского достоинства“, но они шпионят в высшем свете за лицами, занимающими высокое положение в обществе; они шпионят среди целого класса населения, подготавливают к себе расположение отдельных слоев общества, если там им почва для этого благоприятствует; возбуждают у будущего противника элементы населения, склонные к брожению; подкупают для этого агентов и провокаторов; широко подкупают печать свою и чужую, провидя далеко вперед. Они заранее привлекают к себе целые страны или искусно отвлекают их от союзов против себя»[222]. Шпионство германских колонистов, рассеянных по всей России: арендаторов, купцов, приказчиков, поселившихся вблизи военных объектов и крепостей, — было давно известно, но с ним не велось борьбы[223].

Особенно много немецких и прусских агентов осело в столице Русской империи, и Царском Селе, и прибалтийских землях. Их сильные резидентуры функционировали в Варшаве, Хельсинки, Таллине, Риге, Динабурге, Выборге и других городах империи. На прусскую разведку работало много курляндских помещиков, к которым принадлежал и сам граф Фредерикс. Его многочисленные протеже, внедренные в структуры царской власти в период, предшествующий Великой войне и в ходе нее, играли важную и решающую роль в определении внутренней и внешней политики царской России. Предназначенный, по мысли императора Александра III, для конюшенных дел, он, с позволения и попустительства Николая II и его жены императрицы Александры Федоровны, стал вершить дела государственные и привел их, с помощью немецких агентов и их русских пособников, в такое расстройство, что Россия в Великой войне должна была умываться собственной кровью. Успеху Фредерикса содействовало и назначение генерала Воейкова, женатого на дочери графа Евгении, даме из свиты императрицы и ее личной приятельницы, комендантом царского двора[224].

Ценные услуги немецкой разведке оказывал еврей Игнаций Манус, маклер петербуржской биржи и друг Распутина, в окружении которого всегда находилась пара немецких агентов[225]. Манус, как и банкир Рубинштейн, находился в сердечных и дружеских отношениях с Барком, министром финансов в правительстве Горемыкина, и все вместе они препятствовали мобилизации и финансированию русской промышленности на нужды войны. Пособником Мануса был и Александр Вышнеградский, влиятельное лицо в петербургском свете и директор столичного международного банка. Эти люди информировали Nachrichtendienst о таких важных вопросах, как, например, программа модернизации русской армии, рассчитанная на 1914–1917 годы.

После начала Великой войны и провала германо-австрийских планов в скорой победе над Антантой в Петербурге сформировался широкий и влиятельный круг сторонников сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией, смело и открыто демонстрировавших свои взгляды в столичных салонах. К этому кругу принадлежали влиятельные сановники двора, министры правительства, члены Государственного совета и Государственной думы, такие, как Горемыкин, Штюрмер, Голицын, Маклаков, П. Дурново, Дрентельн, Танеев, Щегловитов и многие другие. Измена и предательство гуляли по коридорам царской власти, и никогда врагам России не было так легко и вольготно творить свое черное дело, как в эту войну. Столица империи в годы войны ни в чем не изменила своего лица: буйствовали шуты и клоуны, клеймя со сцен и кафедр все русское, кипела жизнь на биржах и в салонах богатых и именитых петербуржцев, где о войне говорили с пренебрежением и даже со злостью. В Петрограде без устали шли балетные и цирковые представления, скачки на ипподромах, кордебалеты. Разжиревшая петербургская знать платила огромные деньги за место в театре. Сборы представителей кордебалета давали невиданные барыши. Репортеры объявляли, что «танцовщицы получали ценных подношений на десятки тысяч рублей. А в кружки для беженцев и на подарки в окопы для солдат не опускали даже копейки»[226]. На восток от Днепра и Москвы война почти не ощущалась. Газеты и журналы, скованные жесткой цензурой, о войне не сообщали, «критика Германии была запрещена»[227].