Великая Армия, поверженная изменой и предательством

Скрытность подготовки операции была одной из важнейших целей, которой добивался Брусилов непрерывно от командиров всех степеней и от штабов, требуя от них хранить в глубокой тайне время начала атаки и привлекаемые для этого силы и средства. Еще Цицерон говорил, что «нация может пережить своих дураков и честолюбцев, но она не может пережить измену. Враг у ворот страшен, но он известен и открыто выступает под своими знаменами. Предатель же свободно вращается среди осажденных, его хитрый шепот шелестит по стопам города, он действует втайне и заражает граждан, так что те не могут сопротивляться. Убийца менее страшен, чем он»[352].

Многие мероприятия, проводимые во фронте, Брусилов даже скрывал от генералов штаба Ставки, лично ставя в известность о них только Алексеева. В свою очередь и сам Алексеев скрывал от Николая II время начала наступления Юго-Западного фронта в убеждении, что царь поделится этой информацией с царицей, и это станет известно ее приближенным и врагам. Что заставило Алексеева утаивать от царя важнейшие мероприятия по подготовке войсковых операций и не обо всем информировать его? Да, мы знаем, что Николай II в военных делах, как и во всех других государственных делах, слыл дилетантом и невеждой и ничего сам не решал. От него нельзя было услышать хорошего совета или толковых рекомендаций, лучшее, что мог он делать — слушать. Но он имел привычку обо всем услышанном обмениваться мнениями с министром графом Фредериксом, неотлучно сопровождавшим императора в штабе и в поездках и никогда не оставлявшим царя наедине. Много раз Алексеев убеждался в том, что секретность военных операций не была обеспечена, и, подозревая министра двора графа Фредерикса в их разглашении, он конфиденциально попросил царя приходить в штаб лично, без министра, в сопровождении флигель-адъютантов, остававшихся в комнате дежурного офицера штаба Ставки. Однако утечка важнейшей секретной информации, о которой нередко знали только два человека — царь и начальник штаба, продолжала просачиваться из стен Ставки, и тогда Алексеев заподозрил Николая II в разглашении военных тайн своей жене — императрице Александре Федоровне, от которой они становились известны германскому командованию. Алексеев стал догадываться, что император, сообщая своей жене важнейшие военные данные — о составе резервов и месте их сосредоточения, о направлении главных ударов фронтов и наличии вооружения в войсках, — делал это под давлением германской агентуры, окопавшейся рядом с ним, среди высоких сановников, окружавших его и императрицу. Это не тема для семейных писем, но, видно, император и императрица были несвободны в своей политике, и Николай II обязан был периодически сообщать своей супруге военные тайны, которые становились известны офицерам Генерального штаба Германии, находящимся рядом с царицей. В свою очередь, императрица Александра Федоровна, по тому же принуждению, из-за страха за жизнь наследника и своей семьи, обязана была спрашивать у мужа о характере вооруженной борьбы, о ее развитии и направлении главных усилий русских войск на перспективу, как того требовали от нее приближенные. В каждом письме, сообщая императрице важные военные сведения, император наивно просил: «Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе»[353]. Царь не мог не знать, что по его же распоряжению все письма перлюстрировались тайной полицией царского двора, во главе которой стояли пруссаки.

Видимо, царь не все знал и не обо всем сообщал своей жене, и тогда германская агентура после того, как Николай II возглавил Ставку, ежемесячно заставляет императрицу вместе с детьми выезжать на специальном поезде, в котором следует до сотни германских агентов, в Ставку или в штаб какого-либо фронта ради одной цели — собрать достоверную информацию о замыслах Ставки и фронтов на ближайшую перспективу и изучить состав и возможности русской армии и наличие у нее резервов. Боясь за жизнь детей, императрица возила их всегда с собой, даже больных, и эти утомительные поездки, длившиеся по 7–10 дней, под присмотром прусских агентов, были сущим адом для Александры Федоровны, которая должна была царствовать, а на самом деле она вместе с царем и детьми исполняла роль жалких слуг, а то и рабов, у своего жестокого окружения.

Нарочская операция подтвердила догадки генерала Алексеева о том, что немецкое командование досконально знало о сроках и месте проведения этой операции, потому что каждая атака русских дивизий встречалась пристрельным артиллерийским огнем и засадами, которые можно было подготовить только заранее, зная время и направление наступления русских. Тиран отнесся к громадным потерям русских войск безразлично, но Алексеев не мог простить себе бесцельно погибшие человеческие жизни, и он ужесточил работу по сохранению скрытности подготовки военных операций, утаивая от императора основные этапы подготовки, и их проведение, и перемещение резервов.