Великая Екатерина

вы мне откажете? Эдстейстон. Но как же... в... Потемкин. Почему нет? Не съест она тебя. Варенька. Съест, но все равно надо пойти. Эдстейстон. Уверяю вас... об этом не может быть и речи... В таком виде...

мое платье... Варенька. У вас превосходный вид. Потемкин. Живо, душенька. Эдстейстон (упираясь). Не могу! Варенька. Живенько! Живенько! Эдстейстон. Нет. Поверьте мне... мне бы не хотелось... Я... Варенька. Отнеси его, дядя. Потемкин (берет его на руки, как ребенка). Да, я вас отнесу. Эдстейстон. Будь оно все проклято, это же смешно! Варенька (хватая его за щиколотки и приплясывая, в то время как Потемкин

несет его к дверям). Придется вам пойти. Если вы станете брыкаться,

наставите мне синяков! Потемкин. Полно, детка, полно...

Они скрываются за дверью, и дальнейшие слова не

достигают нашего слуха.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Утренний прием у императрицы. Центральные двери парадной

спальни закрыты. Те, кто входят через них, видят налево

от себя кровать под великолепным балдахином, стоящую на

возвышении, куда ведут две широкие ступени. За ней дверь

в деревянных панелях в будуар императрицы. У подножия

кровати, посреди комнаты, золоченое кресло с резным

императорским гербом и вышитым императорским вензелем.

Вдоль стены, противоположной кровати, двумя унылыми

рядами выстроились придворные. Застыв от важности и

скуки, они ожидают пробуждения императрицы. Княгиня

Дашкова и еще две фрейлины стоят немного впереди

остальных у императорского кресла. Молчание нарушается

лишь зевками и шепотом придворных. У изголовья кровати

гофмейстер граф Нарышкин. Из-за балдахина слышится

громкий зевок.

Нарышкин (предостерегающе поднимает руку). Тс-с-с...

Придворные мгновенно перестают перешептываться,

выравнивают ряды и застывают в неподвижности. Наступает

мертвая тишина. Из-за балдахина раздается звон

колокольчика. Нарышкин и княгиня торжественно раздвигают

его, выставляя императрицу всем напоказ.

Екатерина переворачивается на спину и потягивается.

Екатерина (зевает). O-хо-хо... а... а-а-а... о... ох... которое время?

(Говорит с немецким акцентом.)

Нарышкин (по всем правилам этикета). Ее императорское величество изволили

проснуться. (Придворные падают на колени.) Все. Доброе утро, ваше величество. Нарышкин. Половина одиннадцатого, матушка-императрица. Екатерина (резким движением садясь на постели). Potztausend! [Черт возьми!

Тьфу, пропасть! (разг. нем.)](Глядя на коленопреклоненных придворных.)

Ах, встаньте, встаньте.

Все встают.

Ваш этикет мне надоел. Не успею я раскрыть глаза, как он уже начинается.

(Снова зевает и сонно откидывается на подушки.) Почему они это делают,

Нарышкин? Нарышкин. Видит бог, не ради вас, матушка-царица. Но поймите и вы их. Не

будь вы великая императрица, они были бы никто. Екатерина (садясь). Они заставляют меня терпеть все это из-за собственного

мелкого тщеславия? So? [Так? (нем.)] Нарышкин. Точно так. Ну и к тому же, если они не будут этого делать, вдруг

ваше величество велят выпороть их розгами. Екатерина (энергично выпрастывая ноги из-под одеяла, садится на край

кровати). Выпороть! Я! Либеральная императрица! Философ! Ты варвар,

Нарышкин. (Встает и обращается к придворным.) И потом, мне этого вовсе

не надо. (Снова оборачивается к Нарышкину.) Тебе бы следовало уже

знать, что у меня открытый и самобытный характер, как у англичан.

(Раздраженно ходит по комнате.) Нет, больше всего меня злит в этих

церемониях то, что я единственная в России не испытываю никакого

удовольствия оттого, что я императрица. Вы все купаетесь в моей славе,

греетесь в моих улыбках, получаете от меня титулы, награды и милости,

любуетесь моей блестящей короной и сверкающей мантией, радуетесь, когда

я допускаю вас к своей особе, а когда я милостиво к вам обращусь, целую

неделю рассказываете об этом каждому встречному. А мне какая радость?

(Бросается в кресло.)

Нарышкин энергичными жестами выражает свое несогласие.

(Повторяет категорически.) Никакой! Я таскаю корону, пока у меня не

заболит голова; я стою с величественным видом, пока у меня не

подкосятся ноги; я вынуждена улыбаться старым уродливым послам и хмуро

отворачиваться от молодых и красивых. Никто мне ничего не дарит. Когда

я была всего-навсего великой княгиней, английский посол дарил мне

деньги, когда я хотела... вернее, когда он хотел получить что-нибудь от

моей священной предшественницы, императрицы Елизаветы.

Придворные кланяются до земли.

А теперь, когда я сама императрица, от него и копейки не дождешься.

Когда у меня болит голова или колики в животе, я завидую последней

судомойке. А вы ничуть не благодарны мне за всю мою заботу о вас, за

мой труд, мои размышления, мою усталость, мои страдания. Княгиня Дашкова. Видит бог, мы все умоляем ваше императорское величество не

утомлять себя так, дать отдых голове. Потому ваше императорское

величество и страдает головными болями. У господина Вольтера тоже часто

болит голова, и по той же причине - от ума. Екатерина. Дашкова, ну и врунья же ты!

Дашкова приседает с подчеркнутым достоинством.

Думаешь, ты мне польстила! А я вот что тебе скажу: я не дам и рубля за