Великая фальшивка февраля

Можно спорить о том, была ли эта опека благодетельна или губительна. Было и так и так. Русский суд – собственно, исключительно дворянский, был, вне всякого сомнения, лучшим в мире, причем между «лучшим в мире» русским судом и «вторым местом» в этой области был зияющий прорыв: уже «второе место» в сравнении с этим чисто дворянским судом не выдерживало никакого сравнения. Командный состав армии – откуда дворянство ушло прежде всего или начало уходить – был совершеннейшей катастрофой. Правительство – исключительно дворянское – при всех своих недостатках было абсолютно неподкупным. Знать, вращавшаяся около правительства и «сфер», старалась воровать как только можно. Бар. Дельвиг в своих воспоминаниях о железнодорожных концессиях, которые получили представители знати, сейчас же перепродавшие эти концессии иностранцам, в результате каковых операций «чистый доход» и без всякого приложения каких бы то ни было усилий составлял десятки миллионов тогдашних золотых рублей. Если вы удосужитесь перечитать воспоминания ген. Мосолова, или Бьюкенена, или Палеолога, то вас, вероятно, поразит то ощущение безмерных богатств, которые водопадами бриллиантов и жемчугов сверкали на петербургских приемах и балах, но это было призрачное богатство – его экономическая база уже не существовала. И наряду с этими водопадами рядовой русский офицер, по словам ген. П. Краснова, «если не всегда голодал, то недоедал всегда», а ведь это было в довоенной России! Быт этого офицерства я лично знал потому, что вырос в таких гарнизонных городах, как Гродно, Вильно, Минск, – быт был ужасающий.

Но в пределах этого быта шли «противоречия». Русская артиллерия была, конечно, лучшая в мире. Русские артиллерийские офицеры ставили русские казенные заводы так, как по тем временам не был поставлен ни один завод в мире, может быть, за исключением Цейссовского кооперативного предприятия (заводы Цейсса были построены на наследственно-кооперативных началах). Так что и тут получается чрезвычайно странное противоречие: на человеческой базе вот этих самых артиллерийских офицеров можно было бы построить «настоящий социализм». То есть и в самом деле полное огосударствление средств производства. В то же время интендантство воровало, как последний карманный вор. Причем воровство это шло – как в Японскую войну – «на счет русской крови».

Морис Палеолог, французский посол в Петербурге в предреволюционные годы, был очень внимательным наблюдателем. Не обходится, конечно, и без некоторой клюквы, касающейся главным образом двух вещей – Государыни Императрицы и «Охранки». Государыня Императрица, по мнению, почерпнутому из «салонов», была «мистически предана» Распутину, а о гемофилии Наследника Цесаревича и о гипнотическом лечении Распутина в воспоминаниях не сказано ни слова. Что же касается «этой ужасной Охранки», то в представлении М. Палеолога она была чем-то вроде ГПУ – могла расстреливать любого гражданина страны, да так, что и родные ничего об этом не знали. Что делать, без клюквы не обходится ни один иностранный наблюдатель и очень многие русские наблюдатели.

М. Палеолог пишет еще об одном противоречии: «общем невежестве русского народа», с одной стороны, и его «элите» – с другой. Он пишет о некультурной и отсталой массе и об элите «блестящей, активной, плодотворной и сильной». «Нигде больше в мире экспериментальные и положительные науки не представлены так достойно, как в России». «И я даже рискую сказать, что Павлов и Менделеев – это такие же величины, как Клод Бернар и Лавуазье», – со стороны француза это, конечно, высший комплимент. Список имен этой элиты занимает у Палеолога две страницы – причем часть этих людей он знал лично. На свои приемы он приглашал не только представителей династии, правительства и дипломатии, но также и представителей промышленности и науки. Палеолог, как посол Франции, смертельно боялся русской революции, ибо революция в России означала бы переброску всех или почти всех германских сил на Западный фронт, – что впоследствии и случилось. Он уже в то время отметил и Стравинского и Прокофьева, но «мужик» в его представлении очень недалеко ушел от троглодита.

Итак: с одной стороны – Павлов и Менделеев, Толстой и Врубель, и с другой – «мужики», которые ставят свечки, то ли перед образом Святого Григория – в память убитого Распутина, то ли перед образом Святого Димитрия – в память убийц Распутина. Но само собой разумеется, что при всей своей наблюдательности русского мужика М. Палеолог просто видеть не мог.