Великая фальшивка февраля

Слой можно было ломать. Слой можно было размывать. Эволюция не удалась. Но мы не знаем: а что получилось бы из «революции»?

Расчет Государя Императора, рассматриваемый сейчас, почти сорок лет спустя, остается все-таки правильным расчетом. Кинжал Брута не мог предусмотреть даже Цезарь. Святой Елены не предусмотрел Наполеон. А были – «великие люди». Царя-Освободителя почему-то не называют «великим», хотя абсолютно очевидно, что для России он сделал безмерно больше, чем Наполеон для Франции. У Царя-Освободителя тоже был свой план. Виновен ли Царь-Освободитель в «непредусмотрительности», когда с манифестом о созыве Земского собора в кармане он был убит изуверской бомбой?

* * *

«Оправдание революции»? Нет, нет никакого оправдания революции – ни Февралю, ни Октябрю. Нет, никаких положительных сторон ни в Феврале, ни в Октябре нет. С почти математической точностью можно рассчитать, что к тридцати годам «слой» был бы все равно смыт жизнью – это только в анабиозе эмиграции он может считать себя еще существующим и даже живым. Нет, революции нет никакого оправдания. И в ней не было никакого «народа». Были грязь, предательство, бездарность, бесчестность – немецкие деньги, английские влияния, безмозглое своекорыстие – кровь и грязь, грязь и кровь…

В грязи и крови родился Февраль. В грязи и крови погибнет Октябрь, его законный наследник. А платить – придется нам. И не только нам: платит и еще будет платить все человечество. Заплачена уже поистине страшная цена, но заплачена еще не вся.

Кровь Царя-Искупителя и на нас и на детях наших. Тут просто ничего не поделаешь. Это уже факт.

* * *

В мире случаются и мятежи, и восстания, и даже революции. Вычеркнуть все это из человеческой истории мы не можем. Но мы можем дать оценку, а иногда найти и оправдание. Революционное движение Италии первой половины прошлого века было обосновано и морально и политически: оно было направлено на борьбу с чужеземным австрийским владычеством, опиравшимся на самые реакционные слои Италии. Пугачевское восстание было оправдано морально, но было бесперспективно политически. «Великая» французская революция имеет свое социальное и моральное оправдание: безумная роскошь двора за счет сплошной нищеты народных масс, финансовые катастрофы, моральное разложение династии. Однако в результате революции Франция с первого места в мире сошла приблизительно на пятое-шестое. Для того, чтобы сделать эту разницу в «местах» наглядной, попробуем представить себе сегодняшнюю Францию, ведущую наступательную войну даже против сегодняшней России. Представить будет трудно. Таким образом, моральное оправдание еще ничего не говорит политически – Франции лучше было бы идти эволюционным путем. Имела свое оправдание, и моральное и политическое, американская революция против Англии. Так что даже и «революции бывают разные». Но русская революция не имела никаких оправданий – ни моральных, ни социальных, ни экономических, ни политических. Ее устроил правящий и ведущий слой – университетская, военная, земельная и финансовая знать. И каждая в своих узкоэгоистических интересах.

Исходной позицией революции были не «возмущение народных масс», не «неудачи войны» – были клевета и предательство. В этом предательстве первая скрипка, конечно, принадлежит именно военным кругам: П. Н. Милюков никому не присягал – военные круги присягали. Но их роль (если «Н. Р. С.» передало доклад ген. А. Спиридовича правильно) докладчик постарался затушевать – может быть, тоже потому, что все-таки «свои люди». Но абсолютно ясно, что без военных верхов «дворцовый заговор» пяти московских купцов остался бы стопроцентной маниловщиной.

* * *

Я очень хотел бы, чтобы наши друзья – не столько «читатели», сколько друзья, дали бы себе ясный отчет в чрезвычайно трудном положении народно-монархической мысли в эмиграции.

Будучи монархической, эта мысль обязана смывать всю ту клевету, которою и слева и справа облита русская монархия: ибо, если признать, что распутинская легенда была фактом и «кровавый царский режим» был тоже фактом, тогда монархизм теряет всякий смысл. Тогда он из национально-исторической концепции, основанной на национально-исторической реальности, превращается в мечту: ах, как было бы хорошо, если бы у нас была такая монархия, какая нам нравится, – безотносительно к тому, возможна ли она не в мечте, а в реальности.

Будучи народной, эта мысль обязана подняться над предрассудками, вожделениями, интересами, навыками всякой касты – правая русская эмиграция на эти касты раздроблена вдребезги, – отсюда «восемьдесят организаций», и ни одной настоящей.

Будучи православной, эта мысль не имеет права ни бороться за свое существование путем клеветы, ни даже «молчанием предавать истину».