Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Так, благородный рыцарь Ульрих фон Лихтенштейн женат, более того, вполне счастлив в своем браке, у него четверо детей. Но, по-видимому, дома он появляется только наездами: «И тогда в сопровождении одного слуги я выбрался оттуда и направился к моей милой супруге, которая с радостью приняла меня и была очень рада, что я навестил ее. Там я провел два чудесных дня, утром третьего дня прослушал мессу и попросил Господа, чтобы и в будущем он был милостив к моей чести. Мы нежно распрощались с супругой, и я смело поскакал продолжать мое испытание»[424]. Как кажется, и сама семья считает такой образ жизни вполне естественным.

Но если даже какие-то обязательства перед ней и препятствуют светской жизни, их легко обойти. Перекинем мостик в Новое время и обратимся к жизнеописанию одного из крупнейших деятелей Великой французской революции – Мирабо. Отец будущего трибуна, маркиз, достаточно известный в свете, не в ладах с сыном, и родительской власти достаточно, чтобы по-своему разрешить его: «Я все-таки упрятал его под замок, хотя все желали, чтобы я предоставил его собственной судьбе». Впрочем, «Маркизу де Мирабо показалось мало навеки заточить старшего сына в тюрьму и добиться заключения госпожи де Монье в приют для падших женщин; он еще потребовал интернировать свою жену и дочь. Госпожу де Мирабо увезли в Лимож, а Луизу де Кабри – в Систерон. Злоба Друга людей [литературный псевдоним Мирабо старшего. – Е. Е.] была удовлетворена – всего он вытребовал около сорока тайных приказов против своих родных»[425]. Не следует думать, что средневековые нравы были много мягче. Тем более что тогда вообще не было нужды обращаться в королевскую канцелярию для расправы с непокорным домочадцем, вполне достаточно было собственной власти. Словом, мужчина в брачном союзе не слишком стеснен какими-то обязательствами перед близкими, и часто его жизнь протекает отдельно от их.

Вращение в свете – это основное в реальной повседневности целого сословия, можно утверждать: собственная семья оказывается практически полностью вытесненной из мира мужчины, во всяком случае она остается где-то на далекой периферии. Супружество не должно быть помехой для того образа жизни, которому следуют при дворах и в рыцарских замках. Но не следует думать, что это касается только сильного пола: женщина, выполнившая свой долг, то есть родившая наследника, получает относительную, пусть и негласную, свободу. Она обязана следить лишь за тем, чтобы ее свобода не приносила незаконнороженных плодов. Впрочем, и незамужняя, не скомпрометировавшая себя ими, нередко вольна распоряжаться собой. А значит, никаких препятствий собственно любви в точном понимании эпохой этого слова не существует. «Супружество, – как гласит уже первый параграф кодекса Андрея Капеллана, – не есть причина к отказу в любви». Все это заставляет обратиться к соотношению понятий брака и любви.

Продолжающийся распад патриархального «дома», разумеется, не означает исчезновения всех его организационных форм и социальных функций. Известная преемственность сохраняется, но практически все сохраняемое меняет свое качественное содержание. Кроме того, изменение качества означает и появление новых измерений союза мужчины и женщины. Одним из них является любовь. Мы уже сказали, что это чувство отнюдь не чуждо и человеку глубокой древности, поэтому, конечно же, оно появляется не вдруг. Но вместе с тем важно понимать, что в социуме, где воспроизводство рода принимает форму воспроизводства образа жизни, который закрепляется в социальном статусе ее фигуранта, брак и любовь могут развиваться только по несовпадающим траекториям. По существу, в исходной точке эти материи вообще трансцендентны друг другу; на протяжении тысячелетий они развиваются независимо, и только к XX столетию положение меняется. Взаимное чувство становится культурным императивом лишь в недавнее время, и сегодня даже там, где явный расчет не может не бросаться в глаза, он оказывается вынужденным рядиться любовью (тем более страстной, чем выше выгода).

В пользу такого заключения говорят, в частности, те изменения, которые претерпевает порядок выбора брачного партнера.

В древние времена для заключения брака было вполне достаточно договоренности, которая достигалась отцами семейств. Согласие детей не требовалось, их чувства вообще не принимались в расчет. Однако развитие цивилизации диктует свои законы, и уже к закату античных городов отец не может принудить сына к женитьбе на той, кто ему не по нраву. Да и от девушки начинает требоваться формальное непротивление. Правда, она могла отказаться (и социум должен был согласиться с ней) только в том случае, если отец выбрал для нее недостойного или «запятнанного позором» жениха. Более взрослые дети часто сами выбирали себе супругов, а с брачным законодательством Августа они могли обратиться к магистрату, если отец не давал разрешения на брак.