Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Не только состав практических умений, но еще и эта роль пассионария, способного замкнуть на себя социальные контакты (и, добавим, принудить остальных к исполнению порождаемых ими норм), делала его демиургом зарождающегося социального «мезокосма». Назовем это так, в отличие от микрокосма индивида и макрокосма целостного социума. А вместе с тем сакрализировала личность, возносила ее над общим рядом. Эта складывающаяся вокруг него аура служила основой прав по отношению ко всем, кого сплачивала ролевая функция патриарха. Словом, в известной мере правы древние философы, видевшие в основаниях права не субъективные людские установления, но либо естественный порядок вещей, либо высшую волю. Ведь, строго говоря, и сегодня неизвестно, откуда берутся те, кто способен окрасить в цвета своей личности заметную часть общего спектра человеческой культуры. Однако с развитием социума (и поступательным сокращением доли таких титанов в общем массиве «отцов семейств») власть патриарха меняет свою основу. С вторжением социума в частную жизнь «дома» складывается новый порядок вещей, в котором его права опираются не на вечные начала мира, и даже не на людской обычай, но на нормы писаного права. Правда, как было замечено, что-то неотмирное к власти отца семейства сообщается его главным достоянием – землей. Но и обладание ею определяется в конечном счете нормами того же права. Пусть и они, по представлению античных юристов (мы приводили здесь высказывание Цицерона) зиждутся на каких-то вечных истинах, но в конечном счете пишут их вполне смертные люди. А это значит, что власть патриарха теряет абсолютный характер и становится зависимой от всей системы общественных отношений.

Уже не он – единственный залог выживания возглавляемой им группы, а значит, не он и монопольный распорядитель чужими жизнями. Да и возглавляемое им объединение становится структурной частью огромного макрокосма государства, теряет былой иммунитет. Это влечет за собой то непреложное обстоятельство, что источником внутрисемейного права становятся не полумистические особенности «природы» родоначальника, которые делали его семейным божеством, но вполне земная активность развивающихся социальных институтов. С особой наглядностью это проявляется в сфере публичного права. В Риме (как, впрочем, не только в нем) публичное право отделяется от частного, и в сфере первого сын нередко обретает значительно более широкую свободу, чем даже отец. Со временем не только жена, которая освобождается от имущественных и прочих ограничений брака «cum manu», но и сыновья получают известную свободу также и в сфере частного.

В результате природа отца семейства меняется качественным образом. С вторжением социума все относящееся к роду отходит на второй план, и сам он становится скорее администратором «дома», нежели распорядителем в сфере кровнородственных связей. Первое лицо практически перестает быть родоначальником. В жизни «дома» как целого все биологическое давно уже уступило место социо-культурному генезису. Определяющим содержанием по-прежнему остается единый коммуникационый поток «слово – дело – вещь – слово…», «кровная» же составляющая этого процесса взаимопревращений занимает все меньшее и меньшее место.

Вместе с тем при всех переменах остается неприкосновенной монопольная функция распоряжения внутрисемейным статусом каждого члена семьи, и (главное) – его социальным статусом, который поначалу обретается только по выходе в самостоятельную жизнь, с развитием же государственности – раньше. В конечном счете статус, сообщаемый любому члену фамилии, регулируется объемом тех социальных контактов, которые отец семейства соглашается замкнуть на своего наследника. Он закрепляется только собственной властью главы «дома»: во внутрисемейной юрисдикции – режимом пользования и плотностью того вещного окружения, которое предоставляется отдельному члену или внутрисемейной группы; во внешней сфере (по образовании собственной фамилии) – размером выделяемой доли имущества. Таким образом, главенствующим рычагом отцовской власти остается его право вводить наследника в доступный ему самому социальный круг и право определять долю наследства. Разумеется, кроме этого рычага, продолжает оставаться и какая-то часть былой «власти авторитета» родителя, поэтому отцовская власть над всеми по-прежнему остается, но уже не достигает таких пределов, как раньше.

Природа вещей.