Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Семья давно уже перестает служить основным коммуникатором в том едином потоке взаимопревращений «слова», «дела» и «вещи», который выливается в интегральное строительство культуры. Ни ее глава, несущий всю полноту ответственности за сохранность и передачу родового опыта, ни вся она вместе уже не могут вместить в себя достояние человеческого рода, культурное наследие социума. Но ведь именно к этому, а не к простому детопроизводству, с самого начала его кристаллизации сводилось основное назначение семьи. Следовательно, за неспособностью выполнять свою роль, она должна быть упразднена. Кто-то другой должен взять на себя функцию, которую на практике давно уже выполняет сам социум.

Что, собственно, и происходит в реально истекшей истории. Мы видели, что уже в древности рядом с родителем оказывается воспитатель. К сожалению, этому обстоятельству не придается того значения, которое он заслуживает, а между тем оно говорит о радикальном перевороте в отношениях между индивидом, обществом и семьей. Если раньше единственным посредником между полюсами выступала семья (а значит, ей принадлежало едва ли не монопольное право определять вектор их развития), то теперь она превращается едва ли не в простой технический инструмент социума.

С развитием государственности и социальных институтов центральное место в межпоколенной коммуникации занимает сертифицированный по нормам того времени агент – жрец, школьный учитель, носитель ремесла. О чрезвычайной роли внесемейного профессионально выстроенного воспитания мы можем судить по документу, дошедшему до нас из Египта времен Среднего царства, где перечисляются все невзгоды, выпадающие на долю необразованного человека. Большой знаток истории Востока Б. А. Тураев видел в нем своеобразный гимн бюрократической ограниченности и самодовольству: «Едва ли в какой литературе найдется более определенное провозглашение практически-утилитарной пользы образования; только крайняя, чисто египетская наивность несколько искупает откровенность, чтобы не сказать цинизм этого единственного в своем роде культурно-исторического трактата»[328]. Но, думается, истекшее столетие позволяет заглянуть глубже: в отцовском наставлении читается еще и осознание (пусть инстинктивное) непререкаемой роли некоего надсемейного Абсолюта, в котором сегодня мы вполне отчетливо различаем контуры социума. Поэтому дело не в одних выгодах, которые сулит юноше образование, но и в категорической же недопустимости любого противостояния ставшим государственными ценностям.

Социум стремится подчинить себе вступающего в жизнь человека. Единый поток взаимопревращений «слова», «дела» и «вещи», который составляет глубинное содержание его жизни, уже уходит из-под контроля семьи. Его организация требует беспрекословного подчинения другим институтам, а для этого воспитуемый прежде всего должен быть лишен семейной защиты. Так что в действительности гиппопотамовая плеть родителя – это не что иное, как прямое продолжение его, Левиафана, стандартов воспитания и его, Левиафана, воли. «Сделайся писцом! – так начинается наставление непутевому сыну. «Мне говорят, что ты забрасываешь учение, ты предаешься удовольствиям, ты бродишь из улицы в улицу, где пахнет пивом <…> я свяжу твои ноги <…> ты будешь избит гиппопотамовой плетью <…> Вставай на твое место! <…> Читай прилежно книгу <…> Не проводи дня праздно, [иначе] горе твоему телу!» – так завершает свое наставление родитель[329].

О чрезвычайной роли новых стандартов социализации, а с ними и роли воспитателя в межпоколенном коммуникационном процессе достаточно красноречиво говорит норма закона Хаммурапи: «Если ремесленник взял малолетнего для воспитания и передал ему свое ремесло, то приемыш не может быть потребован обратно по иску»[330]. Позднее Демокрит скажет, что в лице воспитателя действует сама природа, ибо человек является ее частицей – «микрокосмом», и это тоже констатация того, что воспитание выходит за пределы возможностей семьи и перестает быть ее функцией. Другими словами, признание того, что действительным субъектом воспитания становится не семья, а значит, и включаемый в систему межпоколенной коммуникации человек принадлежит уже не ей.