Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Дело вовсе не в том, что древняя форма брака уравнивает лица и «вещи». В конце концов и многие из последних имеют известные права. Так, собака, волею судеб переменившая дом, на всю жизнь сохраняет любовь и преданность по отношению к прежнему хозяину, ничто не в состоянии переменить ее природу и заставить видеть в новом свое божество. Отсюда и новый хозяин вправе рассчитывать лишь на ее верность и преданность, но отнюдь не на ее сердце. Так обстоит дело и с сердцем брачующихся: оно сохраняет известный суверенитет, нарушить который человек просто не в силах. Об этом суверенитете говорит уже Песнь песней, часть стихов которой относится к VIII веку до н. э.[426]. Что же касается новозаветных норм, которые входят в жизнь человека в Средние века, то следует иметь в виду, что и они видели в любви вовсе не сердечную склонность, но почитание друг друга и верность супружескому долгу.

Строго говоря, несовпадение траекторий следует уже из традиции юридического оформления брака, и наиболее явственно прослеживается в нормах римского права, проводящего строгую разграничительную линию между кровным и агнатическим родством. Брак – это только правовое состояние, и он в принципе не нормирует ни течение крови, ни биение сердца. Да, женщина, входящая в состав римской familia, занимает положение дочери родителей мужа, другими словами, обретает статус, равный статусу его братьев и сестер, но при этом утрачивает права (в том числе и на наследство) и обязанности по отношению к своим кровным родителям. Но, подчеркнем, речь может идти только о них, ибо статус способен регулировать лишь юридические отношения. А следовательно, как перемена правового состояния не означает прерывание кровных уз, а с ними и чувств по отношению к кровным родственникам, так, сама по себе, она не способна породить никакие новые. К тому же человеческие чувства вообще не поддаются строгому определению, формализации и закреплению в статьях закона.

Так что в браке многое, если не все из личного, остается за параграфами контракта. Только такой строго патриархальный брак, который оставлял вне своей сферы интимный мир человеческой души, был известен римлянам в древнейшее время. Теоретически в соответствии с личными чувствами и предпочтениями мог вести себя только один – обладатель собственного права (persona sui juris), лицо, над которым не был властен вообще никто, остальные были подвластны чужому (persona alieni juris). Но и для того сердечная склонность – вовсе не повод для того, чтобы связать с ее предметом всю жизнь; в конце концов для этого существует институт конкубината. Такой взгляд на брак наследует и Средневековье.

Общее правило состоит в том, что брак (каким бы обрядом он ни оформлялся) – это вовсе не союз мужчины и женщины, но союз родов, и дети нередко посвящаются друг другу уже по рождению. Утверждение нового взгляда на него становится возможным только с появлением семьи, не образующей род (о ней речь впереди). До того: «Женятся не на той, какая была бы по нраву, а на той, какую судьба подсунет. <…> можно себе представить, сколько страданий таится в спальнях, слывущих обителями счастья»[427], – пишет автор Декамерона.

Впрочем, абсолютизации в человеческих отношениях не поддается ничто, и брак по любви известен не только Новому времени. Известен он и Средневековью. Так, городское право Фрайбурга XII века оговаривает: «Если сын горожанина тайно полюбит дочь своего соседа и вступит с ней в связь и это будет обнаружено, то, если судом будет найдена возможность заключения брака между ними, они будут принуждены вступить в брак»[428]. Но, во-первых, только в том случае, если «будет найдена возможность заключения брака между ними», во-вторых, таким образом заключенный брак – это не уступка чувствам молодых людей, а спасение «чести». Сами же они, как видно уже из состава статьи («тайно»… «будет обнаружено») не всегда стремятся к подобному принуждению, считая более приемлемым соединение своей жизни с кем-то другим.

Отсюда неудивительны вердикты, выносимые «судами любви». Вот один из них, упоминаемый Андреем Капелланом: «Некоторая дама, узами достойнейшей любови связанная, вступив впоследствии в почтенное супружество, стала уклоняться от солюбовника и отказывать ему в обычных утехах. На сие недостойное поведение госпожа Эрменгарда Нарбоннская так возражает: «Не справедливо, будто последующее супружество исключает прежде бывшую любовь, разве что если женщина вовсе от любви отрекается и впредь совсем не намерена любить»[429]. Известна и такая аргументация: любовь дарит человеку все то, что сопрягается с нею, супружество – отдает в силу взаимных долженствований. Словом, в одном случае мы имеем дело со свободным приношением, в другом – с родом налоговых обременений.