Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Впрочем, безразличие к ним, которое возникает там, где семья формируется как простое сожительство взаимозависимых людей, тоже опасно. Равнодушие к детям существовало и существует, и это не должно ни удивлять, ни коробить нас, но все же это крайняя форма семейных отношений (которая, к слову, не такая редкость и в наши дни). Родительская любовь, конечно же, существовала и раньше. Вот только важно понять, что мы не вправе переносить современные представления на прошлое. Между тем забота о детях, которая занимает значительное место в сегодняшней жизни, лишь отчасти определяется органикой, куда как большее в нашем отношении к новым поколениям производно от культурной нормы. В условиях социума сама «биология» человека вынуждена адаптироваться не только к материальным факторам окружающей среды, но и к диктату порождаемой им культуры. Но если так, то эволюция нормы обязана влечь за собой эволюцию биологического инстинкта, который связывает родителей с их потомством. Другими словами, порождаемое культурой безразличие к детям не может не вести и к его угасанию.

Новый этап развития городской цивилизации, который стимулируется массовой миграцией сельского населения, не порождает иной взгляд на отношения поколений. Общая эволюция патриархальной семьи приучила к той мысли, что молодой человек со временем должен уходить из дома и начинать самостоятельную жизнь, и семья, обрывающая линию родовой преемственности, тем более не видит в этом никакого противоречия человеческой природе. При этом даже в высшем сословии культурная норма требовала расставаться с детьми в совершенно непредставимом сегодня возрасте. Это находило свое оправдание: чтобы родительские чувства не помешали приучать к тем испытаниям, с которыми им придется столкнуться в жизни, ребенок должен уходить на воспитание к чужим людям. «Семи лет ребенок переходил из женских рук в мужские, и за начальными уроками под родительским кровом дворянство, по заведенному обычаю, отсылало своих детей к главнейшим рыцарям, с которыми считалось в дружбе или родстве. Их советы и пример составляли истинное и окончательное воспитание»[515]. Новая жизнь в чужом «доме» – это не что иное, как служба, то есть скучная, рутинная, часто нелегкая и неприглядная работа; дети начинают ее в должности простых домашних слуг. И не следует думать, что дети благородных рыцарей, становясь чужими пажами, оказывались в изысканной атмосфере пышной куртуазии и галантности. Им предстояло делать свою карьеру вовсе не в окружении блестящих кавалеров и прекрасных дам: прежде чем получить статус оруженосца, они, поднимаясь по служебной лестнице, должны были пройти испытания кухнями и конюшнями (что, конечно же, не равняло их с простолюдинами, поскольку прислуживать высокопоставленным персонам было вполне почетным делом). Многое из тех нравов, которые царят там, не могло не коснуться их, не нанести первые травмы, и нет никаких оснований думать, что взросление проходит в оранжерейных условиях всеобщего благородства и рыцарского товарищества. Но если сегодняшних отцов мало заботит то, что уезжающему в большие города или уходящему на армейскую службу юношеству предстоит столкнуться, кроме прочего, еще и с изнанкой жизни студенческих общежитий или солдатских казарм, то почему непарадная сторона чужих дворцов и замков должна была занимать их предков?

Тем более не следует ждать, что дети городских «низов» начинают трудовую жизнь позже. В них по-прежнему видят лишь еще не увеличившихся в размерах взрослых, на них глядят как на помощников в прокормлении, и ребенок уже с 4–5 лет начинает привлекаться к труду, идти на заработки. Раннее расставание с детством (в Англии только закон 1842 г. запретил принимать на подземные работы детей младше 10 лет, вообще же не возбранялся и труд пятилетних) – это не только безвыходность для родителей и жадность хозяев-предпринимателей, но и культурная традиция. Разница лишь в том, что в среде, где детям предстоит стать теми, кого мы видим в изображении Диккенса, существует готовность к другим испытаниям, нежели те, что выпадают на долю детей из благородных сословий.

Словом, не следует видеть в этой готовности исключительно следы родительского равнодушия.

Что же касается собственно безразличия к ним, то оно существует в обеих средах, и в обеих средах одинаково опасно. Прежде всего тем, что родители уклоняются от долга, который накладывают на них значимые для государства ценности межпоколенной коммуникации. Но если в старой патриархальной семье возможности вмешательства власти в процесс социализации потомства были ограничены замкнутостью ее жизни, то городская цивилизация, выставляя напоказ даже собственную изнанку, рождает свои императивы. Семья (и в первую очередь семья нового типа) должна быть отстранена от воспитания потомства, требуют они. В сущности, весь социум это одна большая сверхсемья, пульсирует где-то в его подсознании, и если жизнь какой-то ее части перестает подчиняться общим законам, должны вступать в действие механизмы иммунитета.