Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре

Сознание отказывается принять мысль о том, что не кровнородственная близость образует семью, в своих истоках она формируется совсем не теми отношениями, которые связывают близких другу людей. И все же это именно так: семья в начале своей истории объединяет не одних тех, кто связан друг с другом кровнородственными отношениями, но и чужих друг другу людей. Более того, не только людей, но и все вещественное окружение человека, его «материальную оболочку». Этимологические справочники говорят, что в русском языке слово «семья» представляет собой форму существительного, образованного от праславянского «сЪмь» («работник», «слуга», «домочадец», даже «раб»). Суффикс uj-а > ьj-а сообщает корню собирательный смысл, благодаря чему в исходном значении она объединяет в себе два признака: «живущих вместе» и автономную «административно-хозяйственную единицу». Оба признака нейтральны по отношению к родству, к крови, объединяемые ими лица могут быть совершенно чужими друг другу. Далекий отголосок такого положения вещей звучит и сейчас, когда мы слышим, что домашние питомцы, собаки, кошки, другая живность, рассматриваются их хозяевами как члены семей, ради них человек способен на жертвы. Это можно было бы рассматривать как некоторое преувеличение, как проявление избыточной сентиментальности, когда бы не многомиллиардные обороты фирм, специализирующихся на производстве кормов и лекарств для животных.

Приведенное наблюдение справедливо не только для русского языка, по-видимому, здесь общая лингвистическая закономерность, за которой стоит единая реалия человеческой жизни. Еще в XIX веке в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» отмечалось: «Существенными признаками такой семьи являются включение в ее состав несвободных и отцовская власть; поэтому законченным типом этой формы семьи является римская семья. Слово familia первоначально означает не идеал современного филистера, представляющий собой сочетание сентиментальности и домашней грызни; у римлян оно первоначально даже не относится к супругам и их детям, а только к рабам. Famulus значит домашний раб, a familia – это совокупность принадлежащих одному человеку рабов»[2]. Впрочем, строгие юридические термины и обиходные представления обывателя не всегда совпадают, и, как уже сказано, содержание понятия оказывается намного шире даже этого определения. В реальном лексическом обороте Рим включает в нее практически все, что подчинено власти одного и того же домовладыки: жену, детей, внуков, а еще рабов, скот и даже неодушевленные вещи. То же в других языках других народов. Так, исследователь хеттского общества пишет: «Понятие «семья» в хеттских текстах выражено идеограммой É («дом», хетт. pir/parn-), что соответствует римскому familia. Последний термин обозначал прежде всего семейную общину, включая не только супругов и их детей, но и всех побочных родственников и даже рабов, живших в данной семье. Кроме того, он охватывал все семейное имущество»[3]. То же в Египте. Пьер Монтэ, характеризуя древнеегипетскую семью, пишет: «Надпись в одной из гробниц перечисляет всю родню. Из нее видно, что семья состояла из отца, матери, друзей, приближенных, детей, женщин, кого-то еще под необъясненным названием «инет-хенет», любимцев и слуг»[4].

Забегая вперед, скажем, что эти факты заставляют оговорить одно терминологическое обстоятельство. В объединении кровнородственных и имущественных начал обнаруживается близость понятия семьи понятию «дома», объединяющего в себе жилище, людей и их хозяйство, и впоследствии, с развитием государственности, в особенности в Средние века, оба они будут стоять рядом. Только группа синонимов позволяет до конца понять содержание определяемого ими предмета. Каждый из них с наибольшей рельефностью оттеняет что-то особенное в нем, но в то же время оставляет в тени что-то другое. Так обстоит дело и с этими словами: семья фокусирует взгляд на кровных связях, «дом» – на результатах совместного созидания. Другими словами, единство генезиса присутствует и там и здесь, но в одном случае это родство по «крови», в другом – по общей цели. С развитием культуры первостепенную роль обретает именно генезис. При этом биолого-генетическая его составляющая уступает все больше и больше места социальной, творческой, и там, где речь зайдет о вторжении социума в жизнь анализируемого нами предмета, мы станем пользоваться обоими понятиями, акцентируя то, что помещается в фокус, – социально-культурное или кровнородственное единство.

Таким образом, допустимо говорить о существовании общей закономерности не одного лексического свойства. По-видимому, за всем этим кроется нечто более фундаментальное, нежели правовые нормы и даже общеречевая практика. Может быть, это объясняется тем, что даже простое детопроизводство и социализация потомства совершенно немыслимы вне вещного мира, вне коммуникации, понятой куда более широко и основательно, нежели поверхностное представление о людском общении?