Великая. История Екатерины II

В другой раз Екатерина прибавляла, что Вагнер не знал французского языка; когда же Гримму показалось, что императрица несправедлива к этому немцу, то она заметила: «Я вовсе не нападаю на г. Вагнера, но глубоко убеждена, что он был глупец, а г-жа Кардель была девица с большим умом».

Наконец однажды она писала, вероятно, об учителе музыки: «Что до бедного Беллига (Boellig), то я вам никогда не упоминала о нем, ибо вам известно, как плодотворны были его уроки; с ним был всегда человек, который выл басом; он заставлял его петь в моей комнате; я слушала его и говорила про себя: он ревет как пол; но г. Беллиг приходил в восторг, только что горло его баса зашевелится».

Общий взгляд Екатерины на ее воспитателей можно видеть из следующих строк ее к Гримму: «Вы впали в ужасную ошибку: вы считаете г. Лорана лютеранином, тогда как этот школьный учитель был кальвинист, который не мог читать Tischreden Лютера, потому что не знал немецкого языка и презирал Лютера. Эти Tischreden составляли отраду старой двоюродной бабушки моей матери: она ссылалась на них кстати и некстати, а кривотолк (Vesprit gauche, т. е. сама Екатерина) по-своему принимал все то, что ему восхваляли; вот что случалось и с г-жею Кардель и с Вагнером каждый Божий день, потому что не всегда знают, что думают дети, и трудно узнать детей, особливо когда доброе воспитание приучило их слушать с покорностью, они же по опыту сделались покорны в своих речах перед наставниками. Из этого вы потрудитесь вывести то прекрасное правило, что не следует слишком бранить детей, но надо внушать им доверие, чтобы они от вас не скрывали своих неловкостей; впрочем, конечно, для школьных учителей гораздо удобнее выказывать свое властолюбие, чтобы заправлять целым домом».

Иногда императрица припоминает и другие черты своего детства. В Гамбурге шведский вельможа граф Гюлленборг заметил, что мать Екатерины мало ценит ее, и сказал, что это несправедливо, потому что девочка не по летам развита. Тогда же от внимания его не укрылось, что у нее философский ум. В одной из своих позднейших записок Екатерина пишет: «Самым унизительным положением мне всегда казалось быть обманутой: бывши ребенком, я горько плакала, когда меня обманывали, и напротив с увлечением делала все, чего от меня требовали, даже и то, что мне не нравилось, когда мне объяснят настоящие причины»[11].

Из этого признания видно, как рано в Екатерине развилось чувство собственного достоинства и гордости. Предчувствие будущего величия еще в детские годы было пробуждено в ней. Она сама впоследствии рассказывала, что когда года за два до прибытия в Россию ей случилось быть с матерью в Брауншвейге, где Иоанна-Елизавета окончила свое воспитание, то один каноник, имевший дар предвещаний, сказал ее матери: «На лбу вашей дочери я вижу по крайней мере три короны». Отведя ее в сторону, он прибавил много удивительных подробностей, но она просила его не разглашать их.

Судьба втайне работала в пользу юной принцессы, отличенной всеми дарами природы. Около середины прошлого столетия два мелкие немецкие владения приобретают великое значение для России. Это – Голштиния и Цербст. Петр Великий, отдавая старшую дочь свою за Голштинского герцога, конечно, не предвидел, что будущий внук его от этого брака некогда займет престол его. Так и Фридрих II, устраивая брак Петра III с Ангальт-Цербстскою принцессою, не предугадывал, кого и что он дает России. Выше мы уже видели, что еще прежде нежели родилась мысль об этом браке, в Цербсте завязался узел многознаменательных для будущего сношений с Россией. По словам самого Фридриха, «из всех немецких принцесс в брачном возрасте ни одна так не отвечала видам и России и Пруссии, как принцесса Ангальт-Цербстская». Ей не было еще и пятнадцати лет, но она была уже велика ростом и очень развита. «Молодая принцесса, – писал Фридрих, – с игривостью и веселостию своего возраста, соединяет дарования ума и достоинства сердца». Согласно с намерениями прусского короля действовали и посланник его в Петербурге Мардефельд, и приехавший туда с портретом принцессы дядя ее Август, сделавшийся после старшего брата своего епископом Любским[12]. Замечательна тайна, которою были обставлены приготовления к задуманному браку. Мардефельд искусно скрывал свои сношения по этому делу от канцлера Бестужева, со стороны которого можно было ожидать противодействия, а Фридрих II писал матери невесты: «Крайне нужно соблюсти тайну, и потому я полагаю, что Ее Императорскому Величеству будет приятно, если вы отправитесь из Германии безо всякой огласки и так, чтобы в особенности не проведал о том сам гр. Чернышев, ее министр в Берлине. Мне кажется, согласно будет с волею Ее Величества, если и князь супруг ваш покамест останется в неведении этой тайны и если вы начнете ваше путешествие поездкою в Штеттин и уже оттуда направитесь в Петербург, ничего не оглашая в Германии».