Великая. История «железной» Маргарет

Одним из первых иностранных государственных деятелей, с которым я встретилась, став лидером консерваторов, был Генри Киссинджер, государственный секретарь президента Джеральда Форда. На протяжении многих лет мое уважение к доктору Киссинджеру постоянно росло, а наш анализ международных событий хоть и исходил с разных точек зрения, находил много точек пересечения. В то время я была обеспокоена направлением западной политики в отношении Советского Союза, проводником которой, как известно, был именно он.

Я на самом деле осознавала важность переговоров с Китаем, достигнутых при Ричарде Никсоне в борьбе за власть с Советами. Это был решающий элемент победы в холодной войне, позволяющий навсегда разделить Китай и Советский Союз. Что касается «взаимосвязи», то есть необходимости признать связь в двухсторонних отношениях государств между одним вопросом и другим, выраженной словами самого Генри Киссинджера: «создание системы поощрений и наказаний для достижения наилучших результатов»{ Киссинджер Г. «Дипломатия». Нью-Йорк, 1994, С. 717.}, я считала, что шансы на ее создание были разрушены слабостью внутренней политики президента Никсона, вызванной Уотергейтским скандалом. Но у меня были сильные сомнения по поводу détente (разрядки международной напряженности).

Моя интуиция подсказывала мне, что это было одним из тех успокоительных иностранных терминов, которые скрывают неприглядную реальность. Трудно было провести грань между политикой потакания и разрядкой международной напряженности, так как она проявилась в условиях американской беспомощности. Это было время, когда в постуотергейтском конгрессе доминировали ультралиберальные демократы, а Америка терпела поражение в Южном Вьетнаме. Столько реверансов было сделано в сторону этой идеи, что было неблагоразумно откровенно критиковать ее, но я все равно постаралась прямо коснуться этой темы. Это не просто свидетельствовало, что я предпочитаю откровенный разговор, это к тому же было и результатом моего убеждения, что слишком многие люди на Западе были убаюканы верой в то, что их образ жизни был защищен, тогда как на самом деле он находился под смертельной угрозой.

Первым условием для встречи и преодоления этой угрозы было то, что Альянс должен был осознать происходящее; вторым и равнозначно важным условием было то, что нам следовало собрать волю, чтобы это изменить. Даже при затруднительном экономическом положении, в котором пребывала Британия, у нас еще были ресурсы, чтобы дать отпор в качестве члена НАТО и под руководством США. Но мы не могли рассчитывать, что так будет всегда. В какой-то момент упадок, не просто относительный, но абсолютный, и не просто ограниченный одной сферой, но в каждой сфере: экономической, военной, политической и психологической, мог стать необратимым. Требовались немедленные действия, а срочность влечет за собой риск. В этом ключе была построена моя первая главная речь по вопросам внешней политики.

События подтверждали справедливость моего анализа. В марте Белая книга лейбористского правительства по обороне представила сильные сокращения в сфере оборонного бюджета: £4 700 миллионов в течение следующих десяти лет. В том же месяце Александр Шелепин, бывший глава КГБ, а тогда ответственный за «торговые связи» Советского Союза, приехал в Британию как гость Британского конгресса тред-юнионов. В следующем месяце мы увидели падение Сайгона, занятого северовьетнамскими коммунистами, что добавило Америке бед. Кубинские «советники» начали приезжать в Анголу, чтобы поддержать коммунистическую фракцию Народного движения за освобождение Анголы. То, что я слышала и читала о подготовке совещания в Хельсинки, подтолкнуло меня к решению высказаться.

Идея совещания в Хельсинки шла от Советов и была тепло встречена западногерманским канцлером Брандтом как составная часть Остполитик (восточной политики), а затем была включена в план мероприятий администрации Никсона. Запад хотел, чтобы Советы вступили в переговоры об уменьшении их военного превосходства в Европе – взаимное сокращение вооруженных сил и вооружений (ВСВСВ) и об уважении прав человека среди своих граждан. Но что хотели Советы? Это был более интересный вопрос, ибо если, как предполагали скептики, они в любом случае не будут соблюдать свои соглашения, они не вступили бы в переговоры, если бы не ожидали некоего важного для себя результата. Респектабельность была единственным ответом. Если Советский Союз и его спутники, в особенности потенциально более слабые режимы в Восточной Европе, могли получить международную печать одобрения, они бы чувствовали себя более уверенно.