Великая. История «железной» Маргарет

Подавляемый долгое время гнев придал словам Джеффри дополнительную силу, чего раньше ему не удавалось. Он обратил спортивную метафору против меня с мастерством, свойственным королевскому адвокату, заявив, что мои недавние высказывания относительно твердого экю подрывали положение министра финансов и председателя Английского банка: «Это скорее похоже на перевод игроков на линию приема подачи, где они обнаружат – уже после ввода первых мячей в игру, – что капитан сломал их биты еще до начала матча». Он зло высмеивал мои принципиальные доводы против ухода Европы в сторону федерализма, которые, по его мнению, являлись не более чем проявлением самодурства. А его завершающая фраза: «пришло время, когда остальные должны пересмотреть свою реакцию на трагический конфликт представлений о лояльности, который я, пожалуй, слишком долго пытался преодолеть», стала открытым приглашением Майклу Хезелтайну выдвинуть свою кандидатуру против моей.

Слушание это обвинительного заключения было довольно впечатляющим, приблизительно так чувствует себя обвиняемый, когда слышит речь прокурора, подводящего дело под статью, которая предусматривает в качестве наказания смертную казнь. Ибо на меня были устремлены не менее пристальные взоры, чем на Джеффри. И пусть весь мир заслушивался им, но при этом наблюдал за мной. Но под маской самообладания, глубоко внутри у меня кипели эмоции.

Я нисколько не сомневалась в том, что его речь серьезно расшатывала мое положение. Какая-то область моего сознания продолжала производить обычные политические расчеты, чтобы понять, как нам с коллегами следовало реагировать на это в кулуарах. Майклу Хезелтайну не просто вручили приглашение войти в списки кандидатов: ему предоставили еще и оружие. Как мы могли бы сдержать этот натиск? Но где-то в отдаленных уголках сознания, пытающегося разобраться в ситуации, я испытывала боль и потрясение.

Вероятно, из-за раздражительности, ставшей краеугольным камнем наших взаимоотношений с Джеффри в последние годы, у меня и возникла эта бессмысленная реакция уязвленности. Но какой бы ни была наша неприязнь, она высказывалась за закрытыми дверьми, хоть изредка это и становилось достоянием политической светской хроники. На публике я его активно поддерживала как на посту министра финансов, так и на посту министра иностранных дел. Воспоминания о тех сражениях, которые мы прошли с ним плечом к плечу за годы, когда мы были членами теневого правительства, и позднее в начале 1980-х, заставили меня сохранить за ним кресло в Кабинете министров. Но пристальное внимание к моим личным политическим интересам по вопросам Европы, обменного курса и по ряду других проблем заставили меня заменить его тем, чьи взгляды более или менее находились в русле моего видения.

А вот он не поддался подобному влиянию тех воспоминаний и целенаправленно пошел в наступление на коллегу таким варварским способом, к тому же при всеобщем обозрении. Отныне Джеффри Хау будут помнить не за стойкость на посту министра финансов, не за умелую дипломатию на посту министра иностранных дел, а за этот заключительный акт глумления и вероломства. Поистине тот искрометный талант, с которым он вонзил свой кинжал, давал повод утверждать, что он сам, в конечном счете, и стал тем персонажем, кому был нанесен смертельный удар. В первой половине дня на следующий день (в среду 14 ноября) меня вызвал по телефону Крэнли Онслоу и сообщил, что он получил официальное уведомление о намерении Майкла Хезелтайна выдвинуть свою кандидатуру на пост лидера партии.

Дуглас Херд предлагал выставить мою кандидатуру, Джон Мейджор поддержал его. Все это должно было стать демонстрацией единой поддержки членов Кабинета министров, направленной на выдвижение моей кандидатуры. Питер Моррисон быстро собрал команду в поддержку моей кандидатуры на выборах и привел ее в полную боевую готовность, хотя кое-кто впоследствии утверждал, что это была слишком энергичная метафора. Ключевыми фигурами стали Джордж Янгер, Майкл Джоплинг, Джон Мур, Норман Теббит и Джерри Нил. Членов партии собирались опрашивать по отдельности относительно их взглядов, с тем, чтобы мы понимали, кто нас поддерживал, кто сомневался, а кто был нашим оппонентом. Вести учет должен был Майкл Нойберт. С оппонентами дальше работать не стали бы, а вот сомневающихся должны были агитировать те члены избирательной команды, кто казался наиболее основательным.