Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018

— С этими самыми, с вилами на шапках. Писец всему! Я им говорю: «Мужики, мы же командированные, воевать едем». — «Ни хера, вы террористы!» Я им снова: «Мы свои, едем на войну». А у самого такая мысль в голове о неестественности происходящего. А эти хохлы из принципа слушать не хотят. Протокол принялись строчить. Снова в купе попёрлись. Этих самых… террористов поймали, представляешь?! Медаль, наверное, кому-то светит? Уже дырку вертят. А в купе наши уже автоматы зарядили, затворы передергивают. Пограничников как ветром сдуло. Я своим говорю: «Патронов мало, долго не продержимся, сдаваться надо». Ну и началось: прибежали с пистолетами в руках. Мы уже за гранаты взялись. Те кричат: «ОМОН вызываем!» — «Не надо ОМОН! Постреляют, нах… в этой сраной Украине, до „стены“ не доедем. Сдаёмся, нах!..»

— Хорошо хоть так! — с облегчением вздохнул Бургазов Паша и вытер вспотевший лоб.

— А что ты думал, в тюрьму нас посадили? Тогда бы я здесь с вами не разговаривал, нах… Вылезли мы из вагона, обвешанные вещами и оружием, но автоматы не отдаём. Они эти автоматы притырят, ищи потом ветра в поле, нах… Международный скандал! Хоть в ООН обращайся. Привели в отделение. Мы уже перепуганные и протрезвевшие. Дело шьют. Пятнадцатью годами пахнет, нах…

— Не может быть, — не поверил Бургазов Паша, простая душа.

— Может, — лениво сказал Герман Орлов. — Я этих козлов знаю. До сих пор наш газ сосут. Волки позорные.

— Не без этого, — добродушно согласился Лёва Аргаткин, давая понять, что простому народу от этого не холодно и не жарко, простой народ свой хлебушек в тяжких трудах добывает да лбом рискует и в большую политику не суется, не до того ему.

— Ну а дальше что?

— Короче. Хорошо, в отделении ночью начальства нет, а у нас водка осталась на донышке, чтобы утром опохмелиться. Мы эту водку с хохлами приговорили. Хорошие ребята оказались. Свои, славяне. Песни пели про бронепоезд, про Катюшу. В общем, оттянулись по полной. Кое-кто под столом уже валялся. А нам хоть бы хны. Не поверишь, адреналин так ударил, что наркоз не брал. К утру договорились, что мы братья по крови, что все эти правительства нах… и вообще надо объединяться белорусам, украинцам и нам, русским. Так мы сильнее будем. А то Америка нас по одному и обламывает.

— Правильно… — сказал кто-то и тяжело вздохнул, словно вспомнив о чём-то нехорошем.

— Уже обломала… — авторитетно заметил Герман Орлов.

— Да… — согласился Юра Драганов, — власть отдали, теперь не заберёшь.

— Дураки… — сказал кто-то.

— Ох-х-х… дураки…

— Таких дураков ещё поискать надо…

— Эт-т… точно, — согласился кто-то из дальнего угла.

— С народом даже не посоветовались.

— А дальше что? — кто-то в темноте вспомнил, что рассказчик молчит.

— Слышь, Пётр, а дальше что? — спросил Юра Драганов и снял наконец свою косынку, чтобы вытереть грязь на лице.

— Дальше… — очнулся Пётр Нестеров, и все поняли, что он успел задремать. — Утром… — произнёс он, зевая, — посадили нас на поезд до Белгорода, а там — на вертолёт, так мы очутились здесь.

— Ёпст! — сказал Герман Орлов. — Вот это приключения! А здесь сидим, скучаем.

Все лениво засмеялись. А Лёва Аргаткин потёр свой левый травмированный глаз, который у него иногда болел к месту и не месту.

— Повезло вам… — высказался Юра Драганов.

— Эт-т… точно, — согласился кто-то, но не Пётр Нестеров.

Игорь оглянулся — Пётр Нестеров уже спал, прислонив голову к автомату. В темноте белел чуб, да губа оттопырилась. Хороший парень, подумал Игорь, только много болтает, и поднялся. Надо было обойти посты, хотя неугомонные Вепрев и Орлов наверняка уже все сделали: и мины поставили, и сигналок понатыкали. Но всё равно — надо проверить, и Игорь вышел в коридор.

* * *

— Ты спишь? — спросил он, пробираясь, как лев, в логово.

— Нет, — ответила она, — я тебя жду.

Пол был завален штукатуркой, и при каждом шаге она скрипела под ногами.

— Извини, — сказал он, словно был виноват за долгое отсутствие.

На деле надо было извиниться раньше: за то, что влюбился, за то, что не предусмотрел опасность и не отправил вместе с дочкой и с её матерью в Краснодар, в общем, за головотяпство, хотел, чтобы была поближе, чтобы бегать на свидание, — эгоист, в общем.

Кровать заскрипела, и он увидел совсем рядом её глаза. Они блеснули в лунном свете. В выбитое окно струился ночной воздух, но было ещё тепло.

— Что это? — спросил он, опускаясь рядом.

— Твой пистолет.

— А-а-а…

Он сообразил, что она боится и, должно быть, давно сидела в темноте с этим чёртовым пистолетом. Война не для женщин, война вообще ни для кого, только для таких сумасшедших, как я, подумал он.

— Есть будешь? Есть картошка.

— Чудесно, — сказал он, целуя её в губы и словно возвращаясь к давно забытым воспоминаниям.

— Пахнешь дымом, — сказала она, потянувшись к нему, словно преодолевая своё же сопротивление.