Великая Китайская стена

Видимо, будет честно сказать — просуществовав весь XX век и выйдя за его пределы, устойчивая любовь китайцев к стенам (воплощение имперского китаецентристского отношения к внешнему миру) выдержала величайшую проверку и доказала способность выживать практически в любых геополитических условиях. Возникнув в виде небывалого национального памятника Китая, по мере того как страна старалась впервые в истории протиснуться в современную систему международных отношений за границами возможностей диктовать свои условия, приспосабливая себя к глобализирующемуся миру и его новым виртуальным потокам информации, идея рубежной стены за многие века доказала свою особую, универсальную притягательность для китайцев. Странный коктейль из культурных и политических элементов, в настоящее время присутствующих в современном Китае — где необоримое стремление к международному «лицу» (Нобелевские премии, Олимпиада в Пекине, вступление во Всемирную торговую организацию), к иностранным товарам и обучению за границей сосуществует с периодическими выбросами ксенофобских чувств и злобой к Америке, старающейся, как считают, сдержать поднимающийся Китай, — является, вероятно, всего лишь очередной, хоть и более радикальной, версией противоречия между замкнутостью и открытостью, которое проявляло себя по крайней мере с того времени, когда правитель государства Чжоу Улин начал при своем дворе спор о хороших качествах куртки кочевника.

Как признано, явная противоречивость и ненормальность этой версии усугубляются ускоряющимся процессом глобализации, нарастающей и вынужденной подверженностью Китая международному влиянию и выдвижением более узких, четче определенных и законодательно оформленных выражений национальной идентичности. Но мы видим, как в течение тысячелетия все та же самая напряженность между иностранным и китайским появляется снова и снова, слишком часто, чтобы ее современное проявление спутали с новым феноменом: в почти одновременном принятии у варваров кавалерии и стеностроительства как военных стратегий в период Воюющих Царств; в открытии в период Хань Шелкового пути, прикрытого стенами и снабженного до начала пустыни Такламакан башнями и валами из тростника и глины; в переходе Северной Вэй от кочевого образа жизни своих предков к обнесенным стенами китайским городам за рубежными стенами; в восторге суйского императора Яна в отношении степных шатров, баранины и вина, при том что он отправил миллион китайцев отгородить стеной его желтые равнины от тюркских варваров; в развороте от авантюрных плаваний «драгоценных» кораблей в начале династии Мин к тысячам километров укрепленной стеной из земли и кирпича границы, установленной к моменту падения династии в 1644 году.

Интернационализм и изоляционизм, часто сталкивавшиеся вокруг китайского стеностроительства, заставляют также вспомнить двойственный характер функции стен в течение тысячелетия китайской истории и сегодня на примере израильской «оборонительной» стены: не только защищать (порой насильно) народы, находящиеся под управлением стеностроителей, но и — в зависимости от расстояния до стены от тех, кого она предположительно защищает, — поддерживать стратегию империалистической экспансии, контролировать и надзирать за иностранными соседями, чей образ жизни угрожающе отличается от образа жизни самих стеностроителей.

Если мы отойдем от ультранационалистических целей, ради которых некоторые современные китайские пропагандисты используют стену, если мы не позволим ее полному противоречий и часто бесславному прошлому скрыться за современной помпезностью коммунистической туристической индустрии, некоторые имеющие многослойный подтекст, явно противоречивые заявления, делающиеся в отношении стены, будут наконец выглядеть более обоснованно. Хотя сейчас по-прежнему тянутся споры о том, что китайские рубежные стены определяли границы единого Китая и в то же время взращивали поликультурный интернационализм, можно сказать: эти два противоположных импульса часто сосуществуют или сменяют друг друга на протяжении всей истории Китая, сплетаясь и расплетаясь из подъемов, спадов и новых подъемов в стеностроительстве. И настойчивое появление все новых стен на китайских границах — несмотря на их ответственность за несостоятельность своих строителей, за подпитку и обострение внутреннего недовольства, за поощрение китайских правителей к отказу от разного рода дипломатических компромиссов, которые исторически были бы более эффективными, чем высокомерный, близорукий изоляционизм, за неспособность сыграть роль оборонительного сооружения, когда перед ней (неизбежно) появились мобильные, решительные, закаленные в боях противники, за падение, — превратили их в константу истории Китая, в почти бездумный, неопровержимый культурный обычай. И китайские правители, и часть их народа, похоже, не в состоянии его отшвырнуть и явно не желают этого делать.