Великая княгиня Елизавета Федоровна. И земная, и небесная

А могла ли она жить при муже в бараках во время лагерей? При желании они могли себе это позволить. Ведь бывали случаи, когда жены и в военные походы отправлялись, не в силах расстаться со своими ненаглядными мужьями, как, например, жена генерала Тучкова Маргарита, основательница монастыря на Бородинском поле, где ее драгоценный супруг пал смертью храбрых. Но Элла и Серж мирились с недолгой разлукой, поскольку на субботу и воскресенье он приезжал домой. Так что справедливости ради надо отметить, что время от времени они расставались на несколько дней, а то и больше.

Да и писем друг другу с начала 90-х годов написано ими немало.

Тревоги по поводу противостояния в 1885 году Сербии и Болгарии к осени усилились. В случае вмешательства России разлука Эллы с мужем становилась неминуемой. «Надеюсь, во-первых, что восток скоро потухнет, а, во-вторых, дай только Бог, чтоб матушка Россия осталась в стороне и чтоб ее не тревожили – и так довольно хлопот!» – писал великий князь. От войны спасало то, что сербов на сей раз обижали не турки, а братья-славяне. И все же опасение сохранялось. Предвидя возможное отбытие к театру военных действий, Сергей, желая еще побыть с женой, выпросил себе продолжение отпуска до середины ноября, чтобы еще немного понежиться в Ильинском. Совесть все же мучила, и он усердно занялся сельскохозяйственными делами, из Орловского имения вызвал управляющего, стал просиживать с ним часами, вдаваясь в подробности. Усиленно становился настоящим помещиком.

Но гроза прошла на сей раз стороной, Александр III не допустил втягивания России в войну, не то, глядишь, снова пришлось бы воевать против лондонской бабушки. Костя восхищался братом Сашей: «Он прямо и смело идет своим путем, чуждый вечной боязни и опасений наших дипломатиков. И как это они до сих пор не поймут, что слово русского царя властно зажать рты всей Европе, и что она всегда преклонится перед ним?»

Так что счастливая и беззаботная жизнь продолжалась. Во время их второй петербургской зимы приезжал наведаться отец Эллы, снова неженатый. Его морганатический брак признали незаконным, и, судя по всему, сам он не особенно огорчался по сему поводу. «Великий герцог был удивительно милым человеком поразительной простоты и, несмотря на свои годы, очень любил танцевать», – записал Джунковский свои впечатления от того визита Людвига в Питер.

В апреле Элла и Серж снова уже отдыхали, на сей раз в Крыму, в Ливадии. «Жене Крым очень нравится, и я наслаждаюсь, показывая ей мои давно излюбленные виды и места». Сергей от души радовался первому сборнику стихов Алексея Апухтина, весьма посредственного поэта, почему-то бывшего тогда на волне славы. Личность скорее комичная, нежели значимая в русской литературе. Маленького росточка, Апухтин вполне подходил к своей фамилии – будучи еще молодым человеком, страдал ожирением и в буквальном смысле опух. Великий князь приглашал его в офицерский клуб на Миллионной, где тот слыл завсегдатаем, потешно пел под аккомпанемент рояля, а однажды, когда он хотел уехать раньше времени, с него стащили ботинки, а сам он их надеть не мог, поскольку мешал огромный живот, и Апухтин, плача, умолял офицеров, чтобы те обули его.

Но Сергею Александровичу его пафосные и слезливые стихи нравились, он все уговаривал Алексея Николаевича их издать и, наконец, своего добился. Больше всего ему нравились строки из апухтинского «Реквиема»:

Много любил он, любовь изменила:
Дружба, увы, изменила и та:
Зависть к ней тихо подкралась сначала,
С завистью вместе пришла клевета.

Трудно угадать, чем тут мог восторгаться человек, обладавший безукоризненным художественным вкусом. Он «увидел созвучие переживаний героя стихотворения… со своими жизненными испытаниями», – пишет один из исследователей. Но где тут созвучие? Любовь ему не изменяла и не изменит по гроб жизни. И друзья у него оставались преданные и любящие. Разве что зависть и клевета продолжали преследовать его. И тут, кстати, совершенно напрасно он так восторгался Апухтиным – поэт был известным бугром, как тогда называли гомосексуалистов, от французского «bougre», что означает не только «парень», но и «педераст». Даже в семействе Чайковских считалось, что именно он в тринадцатилетнем возрасте развратил Петра Ильича, с которым в училище сидел за одной партой. Вместе они убегали курить, а затем и скрываться от чужих глаз с иной целью. Такой вот забавник был Алексей Николаевич.