Великая княгиня Рязанская

Неурочное, небывалое движение по дорогам от Переяславля к лесу взбудоражило мелкую дикую живность окрест, и она с перепугу устремилась к лесу. А навстречу неслись чёрные вороны, застили небо, орали необычно:

– Чекломенде! Чекломенде! Чекломенде!

– Не к добру! – сокрушались старые люди. – Ох, не к добру вылетели они из лесу, снялись с гнездовий до срока, не иначе конец света вещают или сечу большую чуют.

Не могла Анна оставаться спокойной во всеобщей тревоге, боялась надеяться, что пророчество сбудется и нашествие обрушит несчастья только на его участников. И всё-таки посчитала, что не имеет права держать свои знания о нём при себе, долг дочери и сестры обязывает предупредить, успокоить московских родственников. Послала матери и Софье письма, опять-таки, как вещий сон, подробно описала видение – стояние на Угре. Ни та, ни другая на её письмо не ответила, потом стало известно, что мать, инокиня Марфа, осталась в готовой к осаде Москве, то ли благодаря письму, то ли из-за увещеваний митрополита и прибывшего в город архиепископа Ростовского. На Софью же письмо уж точно не подействовало: она со своим двором выехала в Дмитров, оттуда на судах все поплыли к Белоозеру. Софья знала цену вещим снам.

Прослышав, что великая княгиня покинула Москву, возроптали люди уже по всей Руси: Иван не верит в свою победу, скоро в Московии будет другой великий князь, король Казимир пророчит на княжеский стол Бориса и обещал Ахмату помощь, вот-вот в поддержку хану выступят литовские войска.

Разведав, что берега Оки заняты войсками, ордынцы миновали рязанские пределы, пошли южнее, к Угре. Навстречу им двигались московские полки под предводительством Ивана Молодого и Андрея Меньшого. Иван Молодой выглядел прирождённым военачальником и напоминал старым воинам решительностью и смелостью дядю своего Юрия. Отец же его, как всегда, осторожничал. Взял на себя главное управление войсками, но медлил покинуть Москву, отправился в Коломну, только когда Ахмат приблизился к Дону, то есть недель через шесть после того, как ушли из неё полки сына и брата. Побыл некоторое время с войсками и вдруг возвратился. Его несвоевременное появление едва не вызвало бунта. «Государь выдаёт нас татарам! – шумели в Москве. – Не стоит за отечество!» Испугавшись народного гнева, он не доехал до Кремля, остановился в Красном селе, а свой внезапный приезд объяснил желанием посоветоваться с матерью и духовенством. Он всё ещё надеялся хоть на худой, да мир с Ахматом. Советники же его настаивали на решительных действиях, на сражении.

«Смертным ли бояться смерти? – увещевал архиепископ Ростовский Вассиан. – Рок неизбежен. Я стар и слаб, но не убоюся меча татарского, не отвращу лица моего от его блеска». Мать тоже считала, что другого выхода нет, как идти на врага.

Иван выжидал и зачем-то вызвал в Москву сына, но тот остался с войсками, а своё непослушание объяснил отцу через гонца так: «Ждём татар. Лучше мне умереть здесь, нежели удалиться от войска».

Все свои переговоры с приближёнными и родственниками Иван, конечно, вёл тайно, и, тем не менее, чуть ли не в тот же день они становились известны тем, кто не входил в избранный круг, а дней через пять их обсуждали в Переяславле Рязанском. «Смертным ли бояться смерти?» – восклицали даже на торгу у Лыбеди.

Третьего октября Иван уступил московским советникам и, наконец, отправился к войску, а восьмого на восходе солнца несметные силы хана Ахмата подступили к Угре. Московские войска успели занять противоположный берег на протяжении шестидесяти вёрст. Началась примерочная перестрелка. Преимущество сразу оказалось на стороне русских – у них были не только луки, но и пищали. Ахмат, не желая попусту терять своих воинов, несколько удалился от реки на поле, недосягаемое пищалям.

И тут неожиданно для него Иван запросил мира: направил посла с дарами. Ахмат дары отверг и заявил послу: «Я пришёл сюда наказать Ивана за неправду, за то, что он не едет ко мне, не бьёт челом и уже девять лет не платит дани. Пусть сам явится предо мной: тогда князья наши за него будут ходатайствовать, и я могу оказать ему милость». Однако князья соглашались ходатайствовать на унизительнейших для Ивана условиях, один из них сказал послу: «Иван должен вымолить себе прощение у царского стремени».