Великая княгиня Рязанская

Отзываясь на её плач, кто-то резко пискнул под топчаном, легко скакнул к Анне на ноги, стремительно пробежал по её скрюченному телу к накрытой голове, за ним другой, третий – лёгкий и быстрый. Котята? Крысы! Анна онемела от испуга и не сразу вскочила. Но, вскочивши, сразу метнула в нахальных тварей сапоги, один за другим, едва не кинула подвернувшуюся под руку в темноте чудотворную, прижала её к груди, как оберег, и отбежала к окну. Она не стала кричать: кого звать – за толстенными стенами чужие. И эти жестокие черницы нарочно оставили её с крысами один на один. Дотянуть бы до утра, а там… она найдёт способ, чтобы послать весточку Юрию, умолит взять его к себе. Только бы лампада не погасла. Но слабенький огонёк вдруг трепыхнулся и потонул в кромешной тьме. Анна кинулась к двери – она не была заперта. По полутемному коридору со свечей в руках спешила горбатая старушка.

– Ой, девонька, прости – припозднилась: игуменья перебила мои задумки. Насилу с послушанием управилась – и сразу к тебе. А ты чего не спишь? Сесть-лечь не можешь? – втолкнув Анну в келью, тараторила старушка. Анна не могла вставить в её речь ни слова, таким плотным потоком она катилась. – Уж не крысы ли тебя одолели? Ох, дура я, дура, – забыла упредить, что свойские это твари, ручные. Лариса их приручила. А ты плакала небось – они на плач сбегаются. Она, вишь ли, Лариса, плакала много украдкой. Да ты одевайся, скоро служба начнётся. Смажу твои раны после, а даст бог, и сами затянутся.

Старуха принялась одевать Анну и справлялась куда проворнее, чем её былые служанки.

Отличающаяся от прочих послушниц теперь только небольшим ростом, Анна вышла со старушкой в коридор, по которому уже направлялись к храму инокини. Молодые, быстрыми лёгкими тенями проскальзывали мимо девчонки и горбатой старухи, а дряхлых, натужно опирающихся на палки обгоняли они.

– Всё не успеваю спросить, как зовут тебя, девонька?

– Анна.

– Имя какое славное – тихое, мягкое, словно шелест майской травы. Да, я тебе давеча про Ларису начала… Вообще-то мы друг о друге не рассказываем, друг друга не расспрашиваем, но тут случай особый. Она дитя своё нерождённое погубила, замолить грех не могла и всё плакала. А твари эти жалели её. Да. И понять не можем мы, от кого они, от Бога или от Диавола. Известно, что человек «есть поле битвы Бога и Диавола».

– Лариса эта умерла?

Агния не ответила и замолчала. Неуверенно шагая за ней по плохо освещённому коридору, Анна размышляла, как это можно убить ещё не рождённого ребёнка и приручить таких ужасных тварей. В их княжеском тереме специально держали редких кошек, чтобы они уничтожали крыс, ставили на крыс капканы, морили ядом. Мария Ярославна думала даже, что от крыс случается чума.

Длинный коридор внезапно оборвался, упёрся в паперть белокаменного храма. Он оказался заполнен монахинями. Горело множество свечей, и жаркий свет их усиливала позолота иконостасов. Анне показалось, что её слишком много, а иконы обилием своим загромождают небольшой храм, поглядеть их не удалось: Агния отвела её в стасидию[21].

– Обопрись о подлокотники, Аннушка, а то не выдержишь, упадёшь ещё от непривычки – служба длинная, на всю ночь.

Подошла молодая инокиня и, поклонившись, постелила под ноги Анны половик. Анна заметила, что такую услугу оказывают не всем, и в стасидиях, кроме неё, стоят лишь древние старухи: «Отчего же мне такая честь, если здесь все равны?»

Началась служба, такая же, как и в московских храмах, только в здешнем хор пел несравненно лучше. Лазоревыми, бледно-алыми прозрачными струями, словно воздух в июльский полдень, устремлялись голоса к высокому куполу и, без задержки преодолев его толщу, взмывали ввысь, в бездонную черноту полуночного неба.

– Матушка Агния, кто это поёт так волшебно?

– Ангелы. Ты проснись, проснись, Анна, пора к иконам прикладываться.

Нет, нет, она не спала. Этого не могло быть. Только на миг закрыла глаза – и уже служба кончилась. Может, она не начиналась?

Шаркая непослушными ногами, как бредущие впереди старухи, Анна поплелась вдоль стен, не глядя, в полудрёме, прикладываясь к каким-то иконам. Вдруг обожгло губы, будто прикоснулась она к горячей серебряной ложке. Испугавшись, отпрянула от иконы и окончательно проснулась. Следом за ней, оставив богатую ризу, шагнула из киота молодая женщина с сидящим на её левой руке ребёнком. Остановилась, замерла, вглядываясь в даль внимательно и обеспокоенно, словно решая, идти дальше или свернуть с пути.

Анна не ужаснулась и даже не удивилась происшедшему. Но глядела на неё во все глаза: поразила неестественная красота женщины, которую не портили суровое выражение лица и предчувствие какого-то неотвратимого несчастья, привлекло необычное, хотя и скромное, облачение незнакомки: тёмно-вишнёвое, отделанное тускло-золотистой каймой покрывало, из-под него выглядывал бежевый рукав нижней одежды, да голубоватый чепец. Ни одной яркой праздничной краски, но эта бедная одежда непостижимым образом подчёркивала невиданную, неземную красоту лица. А глаза у женщины были человеческими, небольшими, чуть усталыми.