Великая княгиня Рязанская

Венчались в самую стужу, 28 января 1464 года, в соборной церкви Успения Богородицы. Хотя от княжеского терема до собора было не более ста шагов, добирались до него на лошадях – невеста в крытых санях, увешанных соболиными шкурками и лисьими хвостами, жених – верхом, гости, кто как мог.

В соборе было жарко натоплено, да ещё горели и чадили многие сотни свечей, народу набралось столько, что и на паперти стояли впритык. Не только венчающиеся, но и гости сбросили шубы.

Анна освободилась от своей собольей (это был свадебный подарок Юрия), но не почувствовала облегчения: её свадебное платье весило больше пуда, столько на него усердные вышивальщицы нашили самоцветов и жемчуга.

– Срам какой, – возмущалась мамка, – платье чуть ли не тяжелее невесты, до чего девку извели в монастыре – кожа да кости, краше в гроб кладут. – И принялась подкладывать под платье толщинки. Мария Ярославна обеспокоилась, как бы не заметили этого обмана сваты: невеста в брачной опочивальне должна была раздеваться прилюдно.

– Да сыму я, сыму наряд так, что никто и не заметит, – успокоила мамка, – и к рубашке нательной пришью немного.

– Ох, ладно ли? – сомневалась Мария Ярославна, но мамку не остановила.

Анна от этих ухищрений заметно потолстела, но и ноги едва передвигала, ещё и высоченные, почти что в локоть каблуки мешали.

«Скорее бы все это кончилось, – думала она, когда её с суженым водили вокруг аналоя. – Хорошо ему небось, нет толщинок, и свадебный кафтан меньше моего наряда весит». Подумала и посмотрела на жениха: он тоже заметно потолстел и едва брёл. И ещё заметила, что он бледен, так бледнеют в церковной духоте перед тем, как рухнуть в обморок, а поняв, как ему плохо, больше о себе не думала.

По-настоящему она увидела его в соборе.

Так близко она его видела здесь, в соборе, впервые за два года. Правда, по обряду, прежде чем отправиться венчаться, жених с невестой встретились в его покоях и даже посидели за одним столом, рядом, но отделённые друг от друга красной тафтовой[27] занавеской, которую держали два мальчика. В присутствии жениха сваха заплела длинные Аннины волосы в две пушистые косы и щедро накрасила её румянами и сурьмой из подаренного женихом ларчика. Потом причесала и жениха тем же, что и невесту, гребнем, поставила перед ними большое зеркало и позволила в него поглядеться.

В затуманенной глади под градом обрушившегося на их головы хмеля Анна увидела лицо испуганного, затравленного и не желающего сдаваться мальчика, так же выглядел суженый в свой первый приезд, когда с него стаскивали сапог. От любви или жалости у неё больно сжалось сердце, и она, нарушив обряд, вторично через красный занавес прижалась щекой к его щеке и почувствовала, как она пылает.

В соборе она сжала руку суженого, пытаясь через неё передать ему остаток своих сил. Они оба выдюжили и очень внятно сказали:

– Да!

После венчания гости с новобрачным и родственниками начали пировать. Анну же раздели до сорочки, толщинок не заметили, и с прибаутками и срамными песнями водрузили на брачную постель. Её загодя сложили из сорока ржаных снопов, устлали мехами и тонким полотном. Поверх одеяла положили новую шубу, которая Анне была велика – шили на вырост. В опочивальне стоял лютый холод, нарочно не топили, так требовал обряд. В этой шубе молодая должна была встречать супруга. Шуба, лёгкая, тёплая, драгоценная, совсем не грела. Анну трясло. Всё её тело покрылось холодным потом, она ощущала его острый запах и тревожилась, что и суженый его почует. А ведь её долго и тщательно мыли, умащивали тело всякими мазями и притираниями, в них входили пахучие мяты и приворотный любисток. Под подушками лежали травы, которые тоже должны были благоухать, но все эти ухищрения опытных женщин оказались бессильны перед её страхом. Она забыла все наставления, которые в последние дни делала ей мамка, сваха и какие-то неизвестные женщины (которых с каждым днём перед свадьбой крутилось около неё всё больше и больше), и просто боялась, трусила, как никогда прежде. В детстве ей рвали зубы. Это было ужасно, но тогда к ужасу не примешивался стыд.

Скрипнула дверь. Анна сжалась в комок, уцепилась за край шубы. Но это в опочивальню проскользнула Марьюшка с куском пирога, протянула его Анне, зашептала быстро:

– Не бойся, Анночка! Это всем в первый раз стыдно, страшно и немножко больно, а потом… А потом – нет ничего на свете приятнее этого. Так бы с постели и не вставала. Ей-богу!

– Княгиня, голубушка, да как же ты здесь очутилась? Негоже это! Вон уже князя ведут, – мамка потянула Марьюшку за длинный рукав, увлекла ко второй двери, а в первую, основную, в сопровождении мальчиков с факелами уже входил Василий. – Ты не тревожься, княгиня, я подскажу, когда надо. – Мамка опустилась на приступочку у постели.

– Ты сейчас же уйдёшь, мамка! – Анна вскочила, отшвырнула шубу, опять нарушила правила. – Или я, или я – подожгу эти жуткие снопы!

Мальчики расставляли вокруг постели факелы, ставили не в светцы, а в бочки, наполненные зерном.