Великая легкость. Очерки культурного движения

То же оправдание и силу получают размышления отца Серафима о вере. Роман Крюковой, против любых ожиданий, завершает подборка настоящей религиозной публицистики – «Святая книга Серафима», якобы переданная ей рукопись. Мне особенно запомнились эссе «Про Эдем» (о парадоксальном сочетании Божьего и зверьего в человеке) и «Про мою ересь» (о том, как отец Серафим благословил прихожанку любить всех богов). Это не богословие – голосом своего горячо верующего героя Крюкова оглашает самые болезненные и даже неразрешимые вопросы человека к церкви и Богу. «Надо», «должен» – эти пустые для современного сознания слова наполняются чувством в мучительных, парадоксальных размышлениях Серафима. Его «надо» – это не приказ, а участие: трудно, знаю, а ты, родной, смоги.

Останется ли Елена Крюкова автором одного «Серафима»? Несмотря на то что она пишет давно и автор не только многих стихотворных подборок, но и нескольких романов, мне трудно представить читателя, который бы воспринял ее творчество в полном объеме. Взять хотя бы близкий по теме роман «Юродивая», вышедший в нижегородском издательстве «Дятловы горы». Не хочется обижать автора, но не могу не сказать, что «Юродивая» производит удивительно отталкивающее впечатление – удивительно, потому что вроде бы скроена из тех же мотивов и изложена тем же высоким, возносящимся голосом, что и роман «Серафим».

«Юродивая», как это ясно из названия, повествует о человеке, порвавшем не только цепи социума, но и привязки к заботам и сюжетам общей жизни. Крюкова усугубила это изначальное затруднение тем, что перевела историю своей Юродивой в визионерский план: у героини много приключений, но большинство их происходит в иных мирах, видениях, фантастических ландшафтах. В отрыве от конкретного сюжета и психологической достоверности стихийности Крюковой было где разгуляться – потоки разлившегося многословия затопили ростки смысла. Эксплуатируется тема страсти: родство христианской любви и половой становится уже нестерпимым для человека и с верой, и со вкусом. Юродивая играет в рулетку, танцует канкан, одаривает телом монаха и бандита, да и любовь ее к Христу приобретает отчетливо физиологические черты. В представлении Крюковой фигура Юродивой сродни фигуре блудной Магдалины, прощенной за ее любовь к Христу, – образы Магдалины в «Серафиме» и Юродивой наделены одинаковыми чертами, это, в общем-то, один образ в двух разработках. Но зачем тогда возводить свою Юродивую к преданию о блаженной Ксении Петербургской? История ее обращения диаметрально противоположна судьбе Марии из Магдалы: Ксения была любящей счастливой женой, но ранняя внезапная смерть мужа переломила ее жизнь, и молодая вдова посвятила себя Богу. Психологический, философский и сюжетный потенциал образа блаженной Ксении велик, однако тут нужен и работник уровня Улицкой, который потратил бы много сил и времени на изучение контекста, прежде чем «самовыражаться». Отличительные же черты Крюковой, выигрышные в «Серафиме»: взвинченность чувств, стихийность, мистичность, песенность, – в «Юродивой» сыграли с писательницей злую шутку. И, боюсь, ответ тут один: стихия голоса Крюковой нуждается в прочных берегах – так, в «Серафиме» ее держали и житейские сюжеты (любовный, семейный), и конкретный образ – храма в Василе.

Впрочем, по-видимому, «Юродивая» куда более раннее произведение, чем «Серафим», а значит, есть возможность вернуться к сюжету с новыми силами.

Молитва улитки [70]

Четвертая книга стихов Елены Лапшиной «Всякое дыхание» (в 2005 году вышла книжка в соавторстве с Ольгой Ивановой, в 2006-м – дебютная в издательстве «Летний сад», в 2009-м – в издательстве Союза писателей Москвы) имела перед первыми тремя то преимущество, что распространялась в некоторых магазинах. Лапшину в литературном процессе не очень-то заметно – хотя она лауреат международного конкурса духовной поэзии «Псалмопевец», и на сборных вечерах выступала, и вот есть книги. Но все это пока не создало, кажется, цельного впечатления о ее поэзии, а значит, не сформировало и ее постоянного читателя.

А жаль – потому что это стихи, в точном, не эстрадном, не коммерческом смысле рассчитанные на читателя, легко входящие в повседневный строй жизни, одушевляющие заботы и утешающие в тяготах. То есть действующие как хорошая духовная литература.

Современному читателю скажешь: «религиозная», «духовная» – в ответ ироническая мина. Так и уважаемый критик Андрей Степанов написал в рецензии для последнего «Нацбеста»: «…вся современная русская литература об этом – как стать выше окружающих. Только у большинства авторов это значит стать “богаче”, “круче”, “известней”, а тут, извините, – “духовней”». Большинству светских деятелей кажется, что разговор о духовности – выпендреж и говорить о ней даже стыднее, чем о «богатстве» и «крутости». Потому что крутыми мечтают стать простые нормальные люди, а духовными, мол, – истерики и гордецы. И надо сказать, иная религиозная риторика дает повод так думать.