Великая мать любви

Они даже не обратили внимания на мою реплику. Сразу за мостом Иены Давидов заставила "фольксваген" въехать на тротуар. Выключила мотор и вышла из машины. Эжен вышел вслед за нею. Стоя у края автострады, они стали вглядываться в автомобили. Я остался сидеть в "фольксвагене", лишь откинувшись на сидении и расстегнув белое тесное пальто. Я был зол на них и на себя. Мой инстинкт, столько раз выручавший меня в Харькове, Москве и Нью-Йорке, толкал меня в желудок, заставляя волноваться кишки. Он всегда толкает меня в таких случаях в желудок, это наш условный с ним знак. "Валить надо, валить как можно скорее, а не стоять у края дороги, дожидаясь бандитов, - понимал я". "Уходи сам, если эти сумасшедшие не чувствуют, что следует свалить, раствориться в ночи, въехать в темные улочки и замереть там. Уходи! Нет оружия отбиться, - беги! Брось их на хуй!" - сказал желудок.

Я не мог бросить их на хуй. Я боялся прослыть трусом. Автор книги "Русский поэт предпочитает больших негров" не имеет права выскочить из "фольксвагена", бросить им: "Пока!" и раствориться в ночи. Боязнь потерять социальный статус в данном случае одержала верх над биологическим инстинктом. Но именно потому, что я всегда следовал биологическому инстинкту, я и жив до сих пор, в то время как по меньшей мере целый взвод временных спутников различных этапов моей жизни давно сгнил на кладбищах мира. Shit!

На автостраде возник рыжий обмылок, и они замахали обмылку руками. Проскочив их, обмылок остановился, и, зажегши задние огни, сгазовал назад, на них. Из обмылка вышел музыкант Жаки, и они, неслышно для меня, но энергично жестикулируя, обсудили ситуацию.

- Мы решили ехать в "Балалайку", - сказала Давидов, когда они уселись в машину.

- Глупо, - пробормотал я.

- Глупо позволить им испортить нам вечер, Эдуард, - сказал Эжен.

Я хотел было возразить, что лучше уж испортить один вечер, ночь, чем... Я промолчал, так как понял, что не смогу представить им сколько-нибудь связных аргументов. Не могу же я сослаться на свой желудок... Сказать, что именно таким вот образом, как сейчас, сжимался он за ночь до того, как Костя Бондаренко влип в историю, за которую его приговорили к высшей мере. Или что так же сжимался он, когда Володька-боксер слишком долго копался в этом мудацком сейфе... Я сказал:

- Пора валить, Володька! Скоро мусора будут делать обход. Жадность не одного фраера уже сгубила!

Володька не захотел, пять минут ему, сказал, нужно, чтоб до денег добраться. Я ушел один. Володьке, не послушавшемуся моего желудка, влепили восемь лет...

Я не успел вспомнить и половины всех случаев, когда мне удавалось спасти шкуру благодаря своевременному предупреждению моего органа пищеварения, когда на бульваре Генриха Четвертого в автомобильное зеркало со стороны Эжена вкатился автомобиль и, спустя мгновение, на большой скорости поравнялся с нами.

- Они! - закричал Эжен. - "4-Л"! Их авто!

"4-Л", промчавшись мимо, забежал вперед и взяв влево, резко остановился, выставив на нас левый бок, преграждая нам дорогу. Из "4-Л" выскочили трое. В коротких куртках неопределенного цвета. В руках y каждого находился предмет, не оставляющий никаких сомнений по поводу проницательности моего верного желудка: револьвер.

В жилах Эммануэль Давидов, назвавшейся так на титульном листе моей книги (из нежелания быть известной в ежедневной жизни как переводчица тома "Русский поэт предпочитает больших негров"), течет помимо французского еще одна горячая латинская кровь - итальянская. Давидов резко бросила "фольксваген" назад, взбежав на тротуар, обогнула автомобиль врагов и, скрипя тормозами, залавировала между стволами деревьев и запаркованными автомобилями... Сзади - в этот раз я отчетливо услышал их - работали револьверы преследователей. Буф! Буф! Баф!

- What a fucking Jesus Crist! - выругался я идиомой, заготовленной у меня на самые крайние случаи жизни.

Испугаться наш экипаж опять не успел. Страх - следствие рефлексии. Чтобы почувствовать страх, нужно успеть подумать, как бы мысленно обсудить ситуацию. У нас для этого не было времени.

- Нас хотят убить, - констатировала факт Давидов даже несколько равнодушным тоном.

Впрочем, равнодушие проистекало оттого, что все внимание, как, очевидно, и все эмоции ее, были направлены на пролетание по тротуару на скорости не менее ста километров в час. И неслась она, увлекая и меня, вопреки желанию, куда бы вы думали? К ебаному русскому ресторану на площади Бастилия, к "Балалайке"! Впрочем, неизвестно, изменилась ли бы наша судьба, если бы Эммануэль Давидов направилась бы вместо ярко освещенной Бастилии в темные улочки. Может, быть история была бы печальнее...

- Прорвались! Ой, как я сейчас выпью! - воскликнула Давидов и поворотом ключа выключила мотор.

Именно в этот момент, когда пальцы ее еще сжимали ключ, остановленные в намерении вытащить его из щели, рядом с нами на тротуар вспрыгнул автомобиль. Я увидел тело автомобиля и одновременно услышал супернатуральный визг тормозов. Распахнулись двери, и три темные тени метнулись к аквариуму "фольксвагена".