Великая мать любви

К концу зимы во внешний мир стали просачиваться кое-какие детали готовящегося процесса. Дело оказалось серьезнее, чем мы думали... Трое вышли в пятницу вечером на ставшие уже обычными "поиски на свою жопу приключений", как охарактеризовал их деятельность Толмачев. Они доехали в трамвае до определенной точки города, и пошли, высматривая удобный случай. Удобным случаем был в этот вечер продовольственный магазин, в котором, кроме нескольких продавцов, были лишь два покупателя... Юрка прыгнул с бритвой к директору, бритва поместилась у горла директора, Славка навел пистолет на продавца. Костя вынул штык... Один из посетителей, мирно покупавший триста грамм конфет "Красная шапочка" оказался народным дружинником и попытался сбить с ног Костю, и тот, не совсем зная как это делается, сунул в посетителя штык. (Советский гражданин -существо странное. Он может быть покорен как голубь, но вдруг повинуясь капризу страстей вдруг очнется и пойдет себе на револьвер бандита, получать пулю в грудь, он неуравновешен и опасен, советский гражданин)... Покончив с магазином, трое продолжили поиски приключений...

Но только уже весной стали говорить об этой девочке, которую они, как тогда выражалась шпана, "заделали хором". Вначале девочка просто добавлялась в конце списка ко множеству бесчинств совершенных бандой в ту роковую ночь. Впоследствии девочка выросла в самое главное преступление и поместилась во главе списка. Объяснялось это просто. Правительство приготовило новый закон об изнасиловании и им нужен был вопиющий пример. Кровавые жертвы должны быть принесены новому закону. Дабы напугать население. И тройка моих безобразных друзей имела несчастье попасть на глаза ЗАКОНУ.

Все их другие преступления, куда, кстати сказать, более серьезные (попытка преднамеренного убийства, нападение с огнестрельным оружием, несколько ограблений!) небрежной рукою закон сдвинул со стола. Осталась эта девочка. Несовершеннолетняя. Пятнадцать лет.

Она шла по какой-то улице и ее обогнал знакомый парень. Отдаленно знакомый, она знала его только по кличке и в лицо. И все. Он поздоровался с ней, и через полсотни метров, она видела, пожал руку одному из трех парней, идущих впереди. И ушел в темноту... Впоследствии, после нападения, она не могла вспомнить лиц и каких-либо деталей, и вдруг, совсем уже стало светло в милицейском госпитале, вспомнила этого парня. Только кличку. Но мусора без проблем выяснили кто он, и через полчаса уже стояли у его постели. Тряхнули, врезали несколько раз, и только после этого задали вопрос. Он сказал все, что знал. Еще через полчаса они взяли Славку с "огнестрельным оружием" под подушкой, он отсыпался еще. Костю - второго. И Юрку...

Заходили слухи. "Хотят подвести ребят под новый закон". Тревожились, но так как текст еще не был опубликован, то тревога пока не расшифровывалась. Когда областной судья зачитал приговор: всем троим расстрел, никто в зале не был подготовлен, включая защитников. Людка упала в обморок. В "Социалистычной Харкивщине" наутро появилась заметка (я вырезал ее) с упоминанием жирным шрифтом, что приговор областного суда скрепили своими подписями самолично Председатель Президиума Брежнев и секретарь Георгадзе. Салтовка оцепенела. Все поняли, как страшно не повезло ребятам. А я понял, насколько повезло мне.

В памяти моей запечатлелось Юркино лицо в момент столпотворения в двери, окруженное чекистскими флажками. Пружинистый виток черного чуба на лбу, золотой и черные зубы и улыбка. Ну да, его

жизнь была неразумной короткой жизнью молодого бандита, свирепого шакала, но на смертный приговор он отреагировал героем Шекспира. Когда придет мой самый важный час, я попытаюсь скопировать Юркину улыбку презрения и превосходства. Может быть так улыбался разбитыми губами бандит Степан Разин, когда вели его в цепях на Лобное место чекисты того времени, романовские Мусора.

МЕЖДУ БЕЛЫМИ

Когда мы наконец вышли из сабвэя на 59-й у Централ-парка, было четыре часа утра. Она еще подымалась по ступеням, а я уже писал, отвернувшись к каменной стене - ограде Централ-парка. От стены крепко несло мочой, без сомнения не я первый облюбовал это место для мочеиспускательных целей. Она обошла меня и остановилась у края тротуара, ожидая. Писал я долго. Мы ехали из самого даун-тауна, плюс нам пришлось минут сорок ждать поезда. Мы возвращались из "Мад-клаб".

Струя мочи все не ослабевала, мощный поток, журча между моих расставленных ступней, утекал в ночь. Сзади послышались шаги, кто-то неторопливо поднимался из сабвэя. Я не отреагировал на звук шагов и продолжал писать. Только в момент, когда меня больно ткнули в ребро, поток мочи наконец прервался. - Что ты делаешь, говнюк?

Я обернулся. Сзади стоял полицейский и постукивал дубинкой по руке.

- Я извиняюсь, офисэр, - сказал я,-но я очень захотел отлить. Подошла Сэра. Как она впоследствии рассказывала, ей показалось, что полицейский собирался врезать мне дубинкой. - Мы долго ждали сабвэя, офисэр, - сказала она.