Великая мелодия

— Зачем же так?.. Если наши книжки не останутся, то хоть что-то должно остаться! Не будем рассчитывать на вечную память о нас. Я почему-то вспомнил Жана Кейроля, ну, того, поэта, романиста… Во времена Сопротивления его схватили гестаповцы, бросили в лагерь Маутхаузен. Он потом признался, что в тюрьме Жюльен Сорель мешал ему «жить мелко». Подумай только! — мешал жить мелко… Нам с тобой тоже мешали «жить мелко»… Все они… Пушкин, Блок, Маяковский… Да их легион, тех, кто мешал нам «жить мелко»! И не только поэты и художники… Понимаешь? — с каждой эпохой таких личностей становится все больше и больше… Кто-то из англичан сказал, будто человечество состоит в основном из тех, кто умер, так как на их стороне формальное большинство. Сущий вздор! В нашей памяти живут не все умершие, а лишь отдельные личности, главным образом, героические натуры, те, кто из века в век и по сей день мешает нам «жить мелко»!

— Ну что ж, может быть, так оно и есть. А вот будем ли мы с тобой мешать кому-нибудь «жить мелко», после того как нас уже не будет?

Я усмехнулся:

— Лично для меня достаточно и самой малости: сами «не жили мелко» и другим не давали в меру своих ограниченных сил. Ведь важно хотя бы для самого себя быть, ну, если не героической, то хотя бы честной, чистоплотной натурой. Героический характер и нравственная нечистоплотность несовместимы.

— Ладно. Вывернулся.

— Меня поразили и другие слова Жана Кейроля: «Может быть, герой всегда завершается в нас самих? Мы неотступно возвращаемся на места, связанные с загадкой нашего существования!» О «загадке собственного существования» писал еще Гоголь! Это удивительно. О заимствовании не может быть и речи.

— В самом деле, поразительно. Оба бились над одним и тем же. Да и мы все бьемся над загадкой своего существования. «Мы неотступно возвращаемся на места, связанные с загадкой нашего существования…» В последнее время меня почему-то все чаще и чаще тянет в те места, хоть и понимаю: загадка так и останется загадкой. Если бы взглянуть на свою жизнь из будущего!..

Я указал на бронзовые «Врата ада», установленные на песчаной площадке в восточной стороне сада.

— Однажды пытался выяснить загадку своего существования через «Ад искусства». Но увы… Так и не отыскал в нем укромного местечка для нас.

— Твоя гипермнезия?

— Она самая.

— А может быть, нас и нет там?

Мы подошли к «Вратам ада».

«Врата» были черны и могучи, окантованы железобетонными брусьями; по сторонам стояли две темные бронзовые фигуры: справа — мужская, слева — женская. На горельефах — руки, протянутые к вечности; страдальцы любви Паоло и Франческа…

«Врата» не внушали ужаса. Возможно, потому, что мы к ним постепенно привыкли, а возможно, потому, что жизнь была позади.

— Сезам, откройся! — крикнула Мария. Но «Врата» не раскрылись. Я поднялся к ним по ступеням и постучал кулаком. Никто не отозвался.

— Оставь, — сказала Мария. — Все ниши заняты классиками. Обойдемся. Собственно, что нам делать в «Аду искусства»? Мне просто хотелось передвинуться немного по координате времени вперед, взглянуть на нашу жизнь аб инкунабулис.

Я на минуту задумался. Наконец решился.

— «Врата ада» устроены не так просто, как кажется. Идем!

— Куда?

— С той стороны я приметил маленькую железную дверь. Знаю, как ее открыть…

— Пробраться в «Ад искусства» с черного хода? С помощью отмычки?

— Та дверь никакого отношения к «Аду искусства», по сути, не имеет… Там начинается координата времени… Дорога в будущее. Ведь искусство тоже дорога в будущее.

Она посмотрела на меня с недоверием.

— А мы сможем вернуться обратно?

— Вряд ли. Из будущего и из прошлого еще никто не вернулся. Но ведь это будущее! То самое… Мы немного опередим свое время. Ну хотя бы на полсотни лет. Далеко забираться не стоит. Разумеется, до двухтысячного можем дотянуть и так: нам будет всего лет по восемьдесят!

— Ну нет уж. Хочу сейчас…

— Решено…

Мы обошли «Врата» с северной стороны. «Врата» оказались полыми, своеобразным помещением, внутри которого, по всей видимости, хранилось какое-нибудь музейное имущество. Мы увидели железную дверцу с замком — круглая замочная скважина. Над фиолетово-медной дверцей находилось пыльное оконце с треснувшим стеклом. В тылу «Врат» было неуютно, очень уж пустынно. По всей видимости, сюда давно никто не заглядывал. Больше того: дверца оказалась незапертой: стоило притронуться к ней, как она звякнула и открылась. Мы заглянули внутрь: чернота… Но особая: будто откуда-то тянуло ветерком — пронзительным, чистым и холодным…

— Ты как дама — первая!

— Охотно уступаю дорогу. Только не попади ногой мимо координаты времени.

— Не беспокойся. Лишь бы не вляпаться во что-нибудь французское…

Вот уже вторую неделю жили мы в храме Творчества Ундур-гэгэна. Храм примостился на высокой скале, с трех сторон его заслонили высокие деревья, и только на юг открывался широкий обзор. Там, за отрогами Хангая, начиналась Гоби, превращенная с некоторых пор в гигантский заповедник.