Она снова ложится, уступая своему истощению, отдаваясь прохладе, погружаясь в уносящее мысли забытье.
Её клонит и, наконец, опрокидывает в какое-то подобие сна. Где-то у ночного горизонта бушует и вспыхивает молниями далекая буря….
—
Голос Ахкеймиона достаточно резкий, чтобы прорваться сквозь её приглушенные чувства. Она выпадает из своего забытья. Несколько месяцев назад она просто поднялась бы, но теперь не дает живот, и она, цепляясь за траву, перекатывается на бок, как перевернутый на спину жук.
Ночь утвердила права на весь мир, сделав его своей добычей. Она видит старого волшебника, но скорее как некую форму, чем как четкий образ. Его рваный силуэт виднеется вроде бы неподалеку, но всё же на некотором расстоянии — в четырех или около того шагах от её ног. Она поворачивается к мальчику, сидящему, скрестив ноги, справа, рядом с ней. Его глаза сияют, взыскуют. Он, положив клинок плашмя на левое бедро, разглядывает её бронзовый нож — «
— Эта штука… заставляет его… светиться — произносит мальчик на осторожном шейском.
Она замечает, что мальчик проводит хорой, что держит в правой руке, вдоль всей длины колдовского клинка. Отблески света ясно показывают и то, как он сгорбился, увлеченный увиденным чудом, и подчеркивают гротескную уродливость его искалеченной ладони и оттеняют невинность его юного лица.
Она рефлекторно бьет его, как бьют ребенка, что резвится слишком близко от открытого огня. Мальчик перехватывает её запястье без малейшего усилия или беспокойства. Как и всегда, в его взгляде читается не более, чем любопытство. Она выдергивает руку, напрямую тянется к его бедру, забирая Бурундук и свою хору. Одно яростное сердцебиение, она жалеет мальчишку, одновременно свирипея и раздражаясь.
— Нельзя! — говорит она ему, будто дрессируя щенка. — Нельзя!
— Нож, — говорит Ахкеймион, по-прежнему держась на расстоянии — из-за хоры, понимает она. — Позволь взглянуть на него.
Фыркнув, она перебрасывает нож ему. Она вдруг понимает, что всё это время старый волшебник был прав — им
— Эмилидис, — с задумчивостью говорит старый волшебник хриплым голосом.
— Чего? — спрашивает она доставая хору из мешочка и вновь убирая её туда — к другой безделушке. Её зубы стучат. Она хватает свою золоченую кольчугу и натягивает через голову её шелковую невесомость.
Кирри позволит им бежать всю ночь. Да.
— Твой нож неспроста был заперт в Хранилище… — говорит волшебник, по-прежнему пристально разглядывая клинок.
Неподвижный мальчик вперяет пристальный взор в окружающую темноту. Возможно, он
— Величайший из древних артефакторов создал его, — объясняет Ахкеймион.
— Что создал? — спрашивает она, отбирая у него нож. — Бурундук?
Мальчик-дунианин без усилий вскакивает на ноги, внимание его приковано к чему-то, таящемуся во тьме. Акка на пару с ней тщетно всматривается в ночь.
— Эй, бродяги! — разносится голос — резкий с варварским акцентом.
Она едва не падает в обморок, столь велико потрясение.
Голос, человеческий голос, доносится из обступившей их черноты, голос, наполненный варварской яростью и триумфом — как оскаленная пасть острыми клыками. Внезапно, она чувствует их — окружившее их со всех сторон ожерелье из колючих шипов небытия, таких же, как те, что касаются её груди. Лучники, несущие хоры. Скюльвендские лучники.
— Слышите меня, отродья Трех Моей!
Бледная полоса лунного света прорывается сквозь низкое небо, осветив их лысый холм.
Она видит Ахкеймиона, застывшего с видом безумного колдуна-отшельника, столь же шокированного как и она. Лицо его обращено вниз и искажено ужасными предчувствиями. Она видит того, кто обращается к ним — голубоглазый, бородатый скюльвенд, встреченный ими ранее. Жестоколицый язычник…
— Следуйте за мной или умрите! — кричит варвар, как-то странно, по-волчьи, склонив голову.
Старый волшебник поднимает взгляд. — Кто …?
— Вас призывает к себе Мауракс урс Кагнуралка! Душитель детей! Великий и Святой Рассекатель глоток! Наш могучий Король Племён ожидает вас, чтобы с глазу на глаз погадать на вашу судьбу!