Великая Ордалия

Однако, в первую очередь он начал испытывать опасения в отношении собственной силы. Чем дольше Кельмомас обдумывал события предыдущих месяцев, тем больше он сомневался в ней, тем более очевидным становилось его бессилие. Он съеживался, вспоминая ленивую манеру, с которой играл с ним Инрилатас, развлекая себя скуки ради, или вспоминая, как Святейший дядя легко познал его сущность по одному лишь намеку. Факт заключался в том, что Инрилатаса убил именно дядя, но никак не Кельмомас. И каким образом он мог приписать себе честь убийства дяди, если подлинный убийца замер как камень в тенях под его ногами?

При всех его дарованиях юному имперскому принцу ещё только предстояло познать болезнь, имя которой размышление о том, насколько часто лишь неспособность увидеть альтернативу заставляла смелых совершать отважные деяния. Он следил за нариндаром, равняясь с ним в неподвижности, втискивая все уголки своего существа в ту прямую линию, которую представляла собой душа ассасина — все уголки, что есть, кроме разума, который с безжалостностью насекомого то и дело задавал ему вопрос: как мне покончить с ней? Он лежал не моргая, ощущая нёбом вкус пыли, едва дыша, вглядываясь в щели между полосками железа, злясь на своего близнеца, покрикивая на него, иногда даже рыдая от немыслимой несправедливости. Так он крутился в своей неподвижности, раздумывая и раздумывая, пока это не отравило само его мышление до такой степени, что он вообще не мог более думать!

Потом он будет удивляться тому, как само обдумывание убийства Телли позволило ему сохранить свою жизнь. Как все сценарии, все самозабвенные диспуты и возвышенные декламации, сделались простым предлогом того странного состязания в неподвижности, на которое он вызвал нариндара… Иссирала.

Лишь он, он один имел значение здесь и сейчас, вне зависимости от осаждавших город фаним. Мальчишка каким-то образом знал это.

После бесконечно длительных размышлений, после полной неподвижности нариндар просто … что-то делал. Мочился. Ел. Омывал тело, а иногда уходил. Кельмомас, наблюдал, лежал неподвижно, не ощущая своего тела от долгого бездействия, и вдруг этот человек… шевелился. Это было столь же неожиданно, как если бы вдруг ожил камень, ибо ничто не указывало заранее на желание или намерение пошевелиться, никаких признаков нетерпения или беспокойства, рожденных предвкушением… ничто. Нариндар просто приходил в движение, выходил в дверь, шел по расписанным фресками коридорам, a Кельмомас ещё только поднимался на ноги, проклиная онемевшие конечности. Он был готов лететь за нариндаром даже сквозь стены…

A потом, без видимых причин, ассассин… замирал на месте.

Странная непредсказуемость пьянила. Так прошло несколько дней, и только тогда Кельмомас осознал, что никто … вообще никто… никогда не был свидетелем столь странного поведения, не видел ещё человека, который вел бы себя подобным образом. В присутствии других людей нариндар держался отстраненно, больше молчал, вел себя так, как и положено жуткому убийце, всегда старающемуся убедить окружающих хотя бы в собственной человечности. Несколько раз навстречу ему попадалась мама, вышедшая из-за угла или вошедшая в дверь. И что бы она ни говорила ему, если и говорила (ибо, находясь в обществе некоторых людей предпочла бы вообще не встречаться с ним), он безмолвно кивал, возвращался в свою комнату, и замирал…

В неподвижности.

Иссирал ел. Спал. Срал. Дерьмо его воняло. Следовало считаться со всеобщим ужасом, с которым с ним обращались слуги, как и с ненавистью многих сторонников Святейшего дядюшки, пребывающих при имперском дворе. Однако куда более удивительной была та степень, в которой он оставался незамеченным, как подчас он, незримый, замирал на одном месте, для того лишь, чтобы делая пять шагов направо или влево, стать как бы невидимым для пролетавших мимо стаек кухонной прислуги, перешептывавшихся и поддевавших друг друга.

Загадка эта скоро затмила все остальные помыслы в голове имперского принца. Он начал мечтать о своих бдениях, отдаваясь жесткой дисциплине, властвовавшей над его днями, кроме тех мгновений, когда тело его снова втягивалось в лабиринт тоннелей, но душа оставалась каким-то образом прикованной к решетке, и он одновременно следил и уползал прочь, раздираемый ужасом, разбиравшим его плоть по жилке, под визг Мира, пока высеченное в кремне лицо медленно-медленно поворачивалось, чтобы поравняться с его бестелесным взглядом…

Пока игра продолжалась, это сделалось еще одной темой, подлежащей взволнованному обсуждению в академии его черепа. Быть может, сны о чем-то предупреждали его? Или же нариндар каким-то образом узнал о его слежке? Если так, он ничем не показывал этого. Однако когда он обнаруживал что-либо вообще?